бьет дрожь, и я кляну себя за это. Я не гневаюсь и не боюсь, так чего же дрожу?
– Это твое тело сотрясается так, как трясется весь мир, – говорит женщина. – Когда в дверь заходишь впервые, может возникнуть ощущение, что ты всё еще там.
– Те умертвия, люди, которых я убила, – где они сейчас находятся?
– Да кто где, ограничений нет. К большинству людей они уже не могут прикоснуться, потому что не знают или не помнят. Некоторые не вспомнят и тебя, или только расплывчато, не по имени. Но они знают о своих вечных страданиях, и им известно, что их причина – ты. Они будут являться за тобой всякий раз, когда ты снова войдешь в одну из тех дверей или окажешься в каком-нибудь месте со следами магии Сангомы. Или в заколдованной стране, или с околдованными людьми. Любое ведовство, которое сотрясает мир таким, каким мы его видим, будоражит и их, понимаешь? Двери – это магия, а магия – это дверь, так что и одна и другая спускают их на тебя. Ты ведьма?
– Нет.
– Но тебя зовут Лунной Ведьмой.
– Так повелось. Вроде прозвища, не более.
– На твоем месте я бы сделалась врагом любого ведовства кроме того, с которым ты родилась. Та сила, вроде напора, принадлежит миру, а они не от него.
– Они что, будут меня вот так истязать до конца моих дней? Что это за месть такая?!
– Ты та, кто прошла через дверь.
– Да нет же! Это Бунши меня провела. Я …
Впрочем, какая разница. Я знаю, что всё это время нахожусь на полу, но кажется, что я на него только что свалилась. Дурные вести сдавливают шею словно вериги. Голос, на этот раз мой, говорит: «Он отшвырнул охранника, и они с Аеси наедине». Но уже одна мысль об этом повергает меня в бессилие. Я выпускаю наружу плач, но слышу его как со стороны. Даже непонятно, мой он или нет.
– Скольких ты уничтожила?
– Ты думаешь, я веду учет?
– А надо бы.
– Я не знаю. Они что, ринутся всем скопом?
– Одним богам известно.
– Боги будто дышат со мной ноздря в ноздрю. Стоит мне подумать, что я одерживаю верх, как они тут же меняют правила игры. Что ж это за бесовщина такая?
Женщина Ньимним кивает, что приводит меня в ярость.
– Зачем вываливать на меня всё это дерьмо, если его невозможно сбросить?
– Ты предпочла бы думать, что сходишь с ума?
– Да! Что схожу с ума. А ты, язви тебя, что думаешь?
– Я думаю, можно сделать еще кое-что, – задумчиво отвечает она.
Первый урок у нас уже назавтра и прямо там, в больничной комнате. Женщина Ньимним берет кусок мела и делает метку на стене: изгиб книзу, под ним изгиб кверху, а на концах оба сходятся, чем-то похоже на наскальный рисунок рыбы. Когда я вслух замечаю, что это похоже на руны, она презрительно фыркает:
– Все руны пишутся людьми, и пять из десяти ничего не значат, а десять из десяти ни на что не влияют. Это не руны, это нсибиди, знаки. Их еще называют «жестокими буквами», потому что когда-то сибиди означало «жаждущий крови». Есть слух, что это был знак палачей, хотя на самом деле первый из них происходит от символа «дженга», то есть «башня». Две «земли», четыре «глаза», «рыба» и «король» вместе составляют символ «мистического видения». Это сила обозначать сущностные вещи; сила, которая длится столь же долго, сколько и сама метка. Их надо проставлять на двери, столе, стуле и медитировать о них так глубоко, пока не оторвешься от пола и пометишь ими воздух. Вот это и надо будет сделать, милая. Чтобы удерживать духов на расстоянии и отсылать их прочь, ты должна запереть их в словах, заточить в знаках и символах. Недостаточно просто творить заклинания, хотя ты непременно будешь твердить и их. Недостаточно их даже писать, поэтому некоторые знаки тебе предстоит носить на себе всегда. Завтра же мы начнем их наносить, запечатлев некоторые шрамиками на твоих руках.
Возьми еще и вот это: ткань укара нгбе, а узоры на ней – письмена нсибиди. Тебе придется быть настороже до конца своих дней, женщина, потому что есть те, кто питает к тебе злобу, и они скрытно близятся.
Все это слишком огромно, чтобы уместиться в голове, а уж тем более убедить, и я этому не верю.
– Наложенные на тебя чары не покидают пределов комнат, – говорит мне женщина Ньимним. – Каждый из дней и каждую из комнат, – уточняет она.
Отныне я должна буду помечать любое помещение, куда вхожу, потому что каждая дверь – это портал. Вот уже две четверти луны с моей головой всё в порядке; никаких странностей не происходит, и этого достаточно, чтобы проклюнулось сомнение, а не глупости ли все эти нсибиди, и не вызвано ли происшедшее со мной обыкновенными старческими закидонами. Ведь что ни говори, а лет-то мне страшно сказать сколько, и деваться от этого некуда. Ну а если кто-то не устрашал меня, пока был жив, то уж тем более не напугает меня в мертвом виде. Все эти значки нсибиди я выписываю снова и снова, пока комната не начинает казаться чужой, принадлежащей какому-то другому человеку, про которого я помню единственно, что он мужского пола. Я пишу, потому что мне продолжает это навязывать Ньимним, но не усваиваю и ничего толком не запоминаю.
– Ты не уйдешь, пока не уяснишь всё, что тебе нужно знать, – настаивает эта доброхотка, хотя я и так торчу здесь уже целую луну. Достаточно для осознания, что она держит меня здесь не из-за обещания, а из-за моего страха и податливости. «Хватит с меня и ее, и этой ее магии», – говорит голос, от которого я вздрагиваю и только тут понимаю, что это произнесла я.
Мне надо видеть Долинго. Я подхожу к двери, но не успеваю дотянуться до ручки, как та приоткрывается сама. Непонятно зачем, но я отступаю на несколько шагов, и дверь опять сама собой прикрывается. Я снова бочком подбираюсь к двери, и та приоткрывается снова; отступаю назад, и то же самое. Сложно сказать, когда я в последний раз испытывала что-нибудь похожее на смех, но сейчас проделываю эти забавные движения дольше, чем хотелось бы, – туда-сюда, стук-постук. Вперед-назад, вперед-назад, вперед… назад! Я резко отскакиваю, но дверь всё равно открывается.
– Ха! – выкрикиваю я.
«Белая наука – штука проверенная, но и она не без изъяна», – думаю я, покидая комнату.
Долинго. Наверное, такое
