– Ты никогда не спишь, – ответил Риг.
– Дело в твоем собственном сыне, – сказал Один. – В твоем сыне и приверженце, которого ты упросил меня пощадить один раз, другой. Это он освободил Локи, снова выпустил его в этот мир. Хотя он, кажется, не хочет того, чего хочет Локи. Но все равно, объясни-ка мне, почему я должен пощадить его в третий раз?
Один поднял свое копье Гунгнир, направил его на синеющее далеко внизу Внутреннее море.
– Я не прошу для него пощады, – сказал Риг. Все боги, вся дюжина собравшихся, с недоверием взглянули на своего брата. – Возьми его, если хочешь. Это будет не самый удачный новобранец для твоего Эйнхериара, Один. Бочки с медами не опустеют и десяти раз, как герои начнут ковать себе оружие, убивающее на расстоянии, и слабейшие станут сильнейшими. Но возьми его, если хочешь. Я скажу только одно: поживем – увидим. Может быть, если он пойдет своим путем, сильные боги станут слабыми, а боги, которые были слабы – как мы когда-то, несколько поколений назад, когда и я был почти забыт, – эти боги могут стать сильными.
«Это правда, – подумал Хеймдалль, – и не несколько поколений прошло, а меньше чем жизнь одного человека; Риг был простой тенью на краю праздника богов, недостаточно значительным, чтобы Локи над ним издевался или Один советовался с ним. Теперь же многие носят его амулет, и братья уступают ему дорогу. Как же все это вышло?»
– Кто, по-твоему, станет слабым? – наконец спросил Хеймдалль.
– Те боги, которые не способны делиться властью или завоевывать сердца людей без принуждения.
– Ты подразумеваешь меня? – с угрозой спросил Один.
– Нет, отец. Тебя никто еще не называл ревнивым богом.
Аэзиры задумались над словами своего брата. Некоторые опять стали смотреть вниз, на обширное Средиземье, на узкой каемке которого только и были у них приверженцы. Лица их стали неподвижными, как у лошадиных барышников, заметивших возможность словчить.
– Но твой сын не вернет назад моего сына.
– Есть пророчества, что после Рагнарока те, кто уцелеет, будут жить в новом веке, в лучшем мире, где возродится Бальдр. Но ты не уцелеешь, отец. Волк Фенрис ждет тебя, и Фрейра ждет Сурт. Но если Рагнарока не будет, если его не будет, разве можем мы утверждать, что Бальдр не сможет все равно воскреснуть? Если даже Локи готов будет заплакать о нем? Если ты хочешь снова увидеть своего сына вне стен мира Хель, тогда ты должен выбрать другую дорогу.
На этот раз на лице Одина появилось выражение, как у человека, который видит далеко идущие последствия, свою выгоду.
* * *
– Как вам удалось выбраться? – спросила Свандис. Перед ней сидела одна из тех женщин, с кем она разговорилась и всплакнула у фонтана в тенистом кордовском дворике, светловолосая Альфлед, некогда ее враг, а теперь ее товарищ.
Альфлед пренебрежительно пожала плечами и откинула волосы с лица, уже тронутого солнечным загаром.
– Маленький черный ублюдок сказал широкоплечему ублюдку, что нас нужно превратить в монахинь. Берта – та франкская девушка, ты ее помнишь – была счастлива при одной мысли об этом, она никогда не получала большого удовольствия от мужчин. Но Оулед не захотела стать христианкой, а я – я не захотела стать монахиней. Я не слишком часто видела мужчин, вернее, одного мужчину, пока жила в гареме халифа. У меня было время по ним соскучиться!
– Так как же?
– О, мужчинами так легко вертеть, ты же знаешь. Я заговорила с одним из стражников, которые вели нас в какое-то проклятое Аллахом место. Сказала ему, как несправедливо полжизни просидеть взаперти, а потом сбежать туда, где тебя опять запрут. Смотрела на него, пока он не посмотрел на меня, а потом еще секундочку посмотрела и отвела взгляд. Заставила его поверить, что я без ума от него. Мужчины такие тщеславные, такие наивные. Когда он пришел ко мне ночью, я позволила ему снять цепь с дверей и увести меня в кусты. Он не заметил, что за нами крадется Оулед с длинной заколкой для волос. – Альфлед вдруг рассмеялась. – Он был чудесным мужчиной, это я могу про него сказать. Надеюсь, он умер счастливым. Потом мы с Оулед стали пробираться от деревни к деревне, все, что нам нужно, мы получали… за это самое. Ты рассказывала, что тебе тоже доводилось так поступать.
Свандис кивнула.
– А что ты намерена делать сейчас?
– Говорят, что этот король – англичанин и он освобождает рабов. Здесь даже есть люди, которые утверждают, что они сами бывшие рабы, это те, кто говорит по-английски. Наверняка король освободит и меня тоже, позволит мне вернуться домой.
– Твои родственники не будут тебе рады, – заметила Свандис. – Обесчещенная женщина. Мужа у тебя нет, но ты и не имеешь права ходить с непокрытыми волосами, как девушка.
– Я вдова, – строго сказала Альфлед. – Вдова имеет право снова выйти замуж. И какой муж обвинит ее за то, что это самое она умеет делать получше, чем девственницы? А мы с Оулед умеем гораздо больше, чем любая девственница и чем все христианские жены, вместе взятые. Думаю, я смогу найти себе мужа здесь, или в Лондоне, или в Винчестере. Что касается Оулед, то она мечтает только вернуться в Кордову, потому что она хочет для себя того же самого, что и я.
– Какого ты мнения о наших мужчинах? – спросила Свандис.
– Не слишком высокого. Те, кто говорит по-английски, – дети рабов. В те времена, когда меня угнали в плен, ни один тан не стал бы разговаривать с такими людьми без плетки в руке. Не могу понять, зачем их понадобилось освобождать. Среди них нет ни одного, кто выглядел бы как рыцарь.
– Вон тот подойдет, – насмешливо сказала Свандис, указывая в окно на проходящего мимо Стирра, который огромными лошадиными зубами грыз неочищенный апельсин.
– Он по крайней мере выглядит как настоящий воин. Но все такие мужчины – из норманнов. Как и ты. Люди твоего народа схватили меня, продали в рабство. Я не смогу жить с одним из них.
– В Англии еще осталась куча танов и сыновей танов, – сказала Свандис, – и, осмелюсь заметить, ты сумеешь достаточно легко заарканить одного из них. Ты сама свое приданое, и после ночи с такой опытной женщиной, как ты, у мужчины наверняка можно просить, чего только душа пожелает.
Черкешенка Оулед, которая, сидя в сторонке, прислушивалась к разговору на непонятном ей языке, безошибочно определила, что две женщины начинают говорить друг другу колкости, и поднялась. Одним из принятых в гареме секретных жестов она растопырила пальцы и посмотрела на ногти. Это означало «не спорь». Спрячь свои коготки. Альфлед проглотила приготовленный язвительный ответ и попыталась выглядеть спокойной.
– Думаю, что ты сможешь оказаться полезной для Единого Короля, – сказала Свандис. – Для Единого Короля, который обещал сделать меня своей королевой.
«И чего только мужчины не обещают, чтобы заполучить то, чего они все хотят», – подумала Альфлед, но ничего не сказала и лишь подняла бровь с вежливым интересом.
