Ни слезинки не проронит Текк
на похоронах Бальдра.
Лишь проклятья одноглазый
слал ей в мудрости своей.
Так пусть у Хель останется то,
что есть у ней.
Итак, требование богини Хель не было выполнено, и Бальдр остался у нее. Тело Бальдра сожгли на погребальной ладье, а вместе с ним – жену Бальдра Нанну, которая умерла от скорби. Большинство людей думают, что та женщина гигантов – это и был Локи Лафейярсон в ином обличье.
– Хорошо и верно рассказано, Торвин, – вступил Фарман своим мягким голосом, – но остаются еще некоторые вопросы. Вам известно, что слюна, текущая из пасти волка Фенриса, называется «von», то есть «надежда», и это означает, что полагаться на надежду, как это делают христиане, и прекращать борьбу, когда надежды не остается, – ниже достоинства воина. Но что подразумевает имя женщины гигантов – Текк, – которое означает «благодарность», как «von» означает «надежду»? – Торвин покачал головой. – Не подразумевает ли оно, что цена за возвращение Бальдра – просто-напросто благодарность?
– Благодарность за что? – прорычал Торвин.
– За все, что Локи сделал раньше.
– В преданиях говорится, что Локи был верным товарищем, когда они с Тором отправились к Чужому Локи, чтобы бороться со Старостью и поднять Змея Мидгарда, – подтвердил Хагбарт.
– Значит, Локи был верным товарищем в борьбе против Локи, – сказал Фарман. – Но когда его верность не признали и не поблагодарили за нее, он стал тем, что мы из него сделали. Не предлагает ли король поблагодарить и признать доброго Локи? И направить его против злого Локи?
– Хермот не попал в мир Хель, – сказал Шеф с несокрушимой уверенностью, порожденной ниспосланным ему некогда видением. – Он остановился у решетки Гринд. Он отрезал голову петуха и перекинул ее через стену, а потом поехал назад. Но прежде чем Хермот уехал, он услышал, что петух закукарекал с той стороны.
– Значит, жизнь есть даже в мире смерти, – заключил Фарман. – Даже там, где находится Бальдр. Значит, есть шанс… Шанс исцелить мир от его болезни и вернуть в него красоту. – Он посмотрел на Шефа, предназначая свои слова для него одного: – И таким способом старые становятся юными. Не как драконы, цепляющиеся за то, что у них было. А как змеи, скидывая свою кожу. Кожу прежних верований. Старые знания умирают.
«Фарман участвовал не в одном-единственном моем видении, – подумал Шеф, – хотя я и не замечал его».
Торвин, чувствуя, что нить разговора от него ускользнула, оглядел сидящих и увидел на их лицах разнообразные выражения, от оцепенения у Хардреда до растущего интереса у Скальдфинна и сердитого несогласия у Свандис.
– Этот вопрос нужно передать на полный круг жрецов, – предложил он.
– Рано или поздно, да, – согласился Фарман.
– Но какое это имеет отношение к нашим планам? К нашим непосредственным ближайшим планам?
– На это я тебе отвечу, – отозвался Шеф. – Сдается мне, что мы можем сделать очень много разных вещей. Мы можем отправиться домой, отбросив греков со своего пути.
– Может быть, по пути еще чем-нибудь разживемся, – предложил Гудмунд.
– Мы можем войти в устье Гвадалквивира и подняться до Кордовы. Халифа больше нет, если наши сведения верны. Наша поддержка может оказаться важной для его преемника. Думаю, что мы сможем потребовать для себя право проповедовать Путь. Покойный халиф нам бы такого не разрешил, да и любой халиф, уверенный в своей власти. А при нынешней ситуации – кто знает?
– Мы можем здорово разжиться в Кордове, – сказал Бранд Гудмунду. – Ты в ней не был, но я тебе говорю, в том налете пятнадцать лет назад Рагнарссоны только слегка поскребли поверхность.
– Но если то, что мы говорили, – правда, – продолжал Шеф, – тогда, я думаю, нам следует сделать нечто другое. Ведь мы все говорили, Ханд, Свандис и даже Фарман, что силу в этом мире дает вера. Значит, нам следует усилить самих себя и тех, кто к нам настроен дружественно или хотя бы терпимо. И мы должны разрушить веру тех, кто не дает другим вздохнуть. Кто не оставляет свободы ни Локи, ни Тору. Никому, кроме своего Единого Бога.
– И как нам это сделать? – любезно осведомился еврей Соломон.
– Во-первых, бумага. Во-вторых, агенты. Сейчас объясню…
Глава 28
С Хлитскъяльфа, сторожевой площадки богов, Аэзиры смотрели вниз на землю. Далеко внизу они видели языки пламени, напоминающие наконечники копий, видели, как собираются волки и вороны. Хеймдалль, который мог слышать, как растет трава и как ворочаются мысли в голове человека или бога, вздернул голову и, задрав бровь, повернулся к своему брату Ригу. В голове Одина прозвучала мысль: «Власть уплывает из моих рук». Но Отец всего сущего не высказал свою мысль, и Хеймдалль промолчал.
– Хотел бы я знать, кто освободил его от цепей, – наконец произнес Один.
Даже Хеймдалль не знал, что это сделал Риг, потому что Риг умел скрывать свои мысли, когда хотел.
– Все со временем изнашивается, – заметил Риг.
Не слишком удачный ответ тому, кто не желал признавать границ для своей власти – хотя эти границы были достаточно очевидны всем. Риг попробовал зайти с другой стороны:
– Но и семена всходят вовремя.
– О чем ты говоришь? – рявкнул Один. – Локи вырвался на волю, Хеймдалль готов протрубить в рог, Последняя Битва богов и людей может начаться в любой момент, с огненным оружием и летающими воинами, а наши приверженцы сейчас переходят на сторону Локи. Вслед за твоим, между прочим, приверженцем.
– Ну, он пока не сменил свой амулет, – ответил Риг. – Я прошу тебя, Отец всего сущего, вспомни, что было несколько поколений назад. Какими мы тогда были? Слабыми. Создания немногочисленных лесных бродяг и морских пиратов. Мы превращались уже в простых коббольдов и никсов. А сейчас мы стали сильными. И не благодаря жертвоприношениям в Упсале, которые отпугивали тысячу людей, а укрепляли веру у десятка. Благодаря вере и преданности.
– Ну и чем это поможет в том, что Локи освободился? И люди готовы поклоняться ему?
– Локи не всегда был плох.
Один обратил на Рига свой устрашающий единственный глаз:
– Он убил моего сына. Он лишил мир света и сделал его пустым.
Риг не боялся, но взгляд Одина трудно было выдержать. Он отвел глаза, однако продолжал говорить:
– Когда-то Локи был нашим товарищем. Если бы мы это признали, он не почувствовал бы ревности и зависти, которые заставили его взяться за омелу и обмануть Хёда.
– Он говорил нам много злого в нашем собственном доме, – вмешался Хеймдалль. – Меня он звал «чернозадым», говорил, что я раб богов, которому не разрешают спать.
