которым достались куски спинки, злились, хотя кормить с недавних пор стали значительно лучше. Муре перестал привлекать стороннего подрядчика, он сам управлял кухней, как одним из отделов магазина; здесь были шеф, заместители и инспектор, средств уходило больше, но персонал, получавший вкусное и обильное питание, заботу оценил. Подобный расчет опирался на человеколюбивый практицизм и долго приводил в уныние Бурдонкля.
– Вообще-то, цыпленок очень неплох, – высказался Миньо и спросил: – Я сегодня дождусь хлеба или нет?
Сделав круг, краюха дошла до Миньо, он отрезал себе кусок и воткнул нож в корку. В зале то и дело появлялись опоздавшие: все работали без отдыха и сильно проголодались. Звякали вилки, булькало вино. Стучали по столешницам стаканы, пятьсот едоков жевали, энергично двигая челюстями, и звучно глотали.
Делош сидел между Божэ и Льенаром, лицом к лицу с Фавье. Они обменялись неласковыми взглядами, и соседи начали перешептываться, обсуждая их давешнюю ссору. Общий смех вызвала очередная злая шутка судьбы. Вечно голодный Делош, которому за столом всегда доставался худший кусок, на сей раз получил шею цыпленка и кусок хребта, но и не подумал протестовать, только откусывал большие куски хлеба и мастерски обгладывал шею, как человек, имеющий уважение к еде.
– Почему вы не потребовали другой кусок? – спросил Божэ, но Делош лишь плечами пожал: зачем, споры ни к чему не ведут, становится только хуже, если не проявить уступчивость.
– Между прочим, галантерейщики завели собственный клуб, – сказал вдруг Миньо, имея в виду «Галант-клуб». – Виноторговец с улицы Сент-Оноре сдает им зал по субботам.
Едоки оживились. Каждый считал нужным высказаться, добавить красочную деталь, и лишь заядлые любители чтения сидели, уткнувшись в газету. Сошлись на том, что работающие в торговле люди с каждым годом становятся образованнее. Очень многие говорили на немецком и английском. Шикарным теперь считались не скандал в пивной у Бюлье, не поход по кафешантанам и не освистывание певиц-уродин, а организация кружка человек из двадцати приятелей.
– А пианино они завели, как приказчики из отдела полотна? – спросил Льенар.
– Конечно! – воскликнул Миньо. – Они играют и поют!.. А малыш Баву даже декламирует стихи.
Хохот усилился, над Баву часто по-доброму подшучивали, потом разговор зашел о премьере в «Водевиле», где отрицательным героем был выведен приказчик. «Вот ведь свинство!» – сказал кто-то, остальных больше волновало, успеют ли они после работы в гости, «в приличные семьи». Во всех концах огромного зала, в звоне и грохоте посуды велись похожие разговоры. Запахи еды с кухни и от немытых тарелок требовалось изгнать. Открыли окна, оставив опущенными шторы, раскалившиеся на августовской жаре. Солнечные лучи золотили потолок, окрашивали в рыжий цвет потные лица, с улицы дул горячий, не приносивший облегчения ветер.
– Преступно держать людей взаперти в такой чудесный денек! – повторил Фавье.
Его реплика напомнила присутствующим об учете. Год получился невероятно удачный. Начался разговор о жалованье и повышениях, всех задевал за живое вечный вопрос. По непонятной причине так случалось всякий раз, когда на обед бывала птица: возбуждение зашкаливало, голоса звучали слишком громко, и, когда подали артишоки в масле, уже никто никого не слышал. Дежурному инспектору было велено проявлять снисходительность.
– Знаете последнюю новость? – выкрикнул Фавье, но услышан не был, и Миньо спросил:
– Кто тут не любит артишоки? Меняю десерт на артишок.
Ответа он не дождался – артишоки любили все. Обед удался, ведь на десерт их ждали персики.
– Он пригласил ее на ужин, – заключил свой рассказ Фавье, обращаясь к соседу справа. – Вы не знали?
Все за столом были в курсе – обсуждение началось еще утром, интерес успел остыть, шуточки навязли в зубах. Делош дрожал, глядя в упор на Фавье, а тот все не унимался:
– Если он еще ее не уговорил, то обязательно уговорит… И будет не первым, далеко не первым… – Фавье посмотрел в глаза Делошу и добавил, провоцируя его: – Кто ценит кости – добро пожаловать за сто су.
Делош не сдержался и плеснул в него вином:
– Подлец! Грязный лжец! Я еще вчера должен был тебя проучить!
Этот жест спровоцировал скандал. Фавье лишь окропило волосы, а вот его соседям досталось, и они негодовали: почему этот болван защищает Денизу с пеной у рта? Он что, спит с ней? Ведет себя по-скотски, нужно его проучить… Голоса зазвучали тише – к ним приближался инспектор. Никто не хотел, чтобы дирекция оказалась в курсе их дел и разногласий, и Фавье напоследок ограничился пустой угрозой:
– Если бы этот клоун прицелился получше, уж я бы его проучил!
На Делоша посыпались насмешки, он решил глотнуть вина, чтобы скрыть смятение, и дрожащими пальцами схватил пустой стакан. Соседи по столу захохотали, и он с досады принялся обсасывать листья давно съеденного артишока.
– Передайте Делошу графин, – спокойно сказал Миньо. – Его замучила жажда.
Смех усилился. Увидев, что официанты разносят персики, все начали разбирать чистые тарелки.
– О вкусах не спорят – наш Делош предпочитает персики в вине. – Шутка Миньо окончательно развеселила аудиторию.
Ответной реплики он не дождался – бедняга ни на кого не смотрел и притворялся глухим, отчаянно сожалея о своем порыве. Эти шуты гороховые правы: с какой стати он взялся ее защищать?! Делош готов был надавать себе затрещин, он понял, что скомпрометировал Денизу, желая защитить ее, и теперь окружающие будут говорить еще больше гадостей. Лучше ему умереть прямо сейчас, за этим столом, раз не удается даже подчиниться порыву сердца, не выставив себя дураком! К глазам подступили слезы. Разве не по его вине весь магазин обсуждает письмо патрона? Он почти слышал гаденькие смешки и грубые словечки насчет злосчастного послания, о котором знал только Льенар, подслушавший разговор с Полиной.
– Как вы могли? – произнес он с болью в голосе. – Это очень дурной поступок.
– Моей вины тут нет! – оскорбился Льенар. – Я рассказал двоим и взял с них слово хранить секрет… Кто же знал, что пойдут слухи!
Обед подошел к концу, служащие ждали, когда колокол призовет их на рабочие места. Добавки попросили не многие, в этот день за кофе платила администрация. Над чашками поднимался легкий пар, похожий на голубой сигаретный дым. Шторы ни разу не шевельнулись, кто-то отдернул их на одном окне, и солнце воспламенило потолок зала. Шум голосов, отражавшийся от стен, был таким громким, что в первый момент заглушил колокольный звон, потом все дружно встали, и людская масса растеклась по коридорам.
Делош не торопился к выходу, не желая слушать шутки в свой адрес. Обычно Божэ покидал столовую последним, чтобы встретиться с Полиной, направлявшейся в зал для продавщиц: это была единственная возможность хотя бы на минутку увидеться среди рабочего дня. Сегодня, когда они страстно целовались в углу коридора, их застала Дениза, с трудом поднимавшаяся по лестнице из-за травмированной ноги.
– Дорогая, вы ведь никому не расскажете? – пролепетала залившаяся краской Полина.
Великан Божэ трясся от страха, как маленький мальчик, он начал объяснять, путаясь и запинаясь:
– Они уволят нас обоих… Им плевать, что свадьба объявлена и мы скоро поженимся, целоваться все равно запрещено!
Дениза рассмеялась:
– Я ничего не видела!
Божэ скрылся в ту минуту, когда появился Делош, желавший извиниться. Девушка не сразу поняла, о чем он, собственно, говорит, и только когда Делош набросился на Полину: «Зачем вы выложили все при Льенаре?!», до нее дошло, почему все судачат у нее за спиной, обсуждая письмо Муре, а мужчины раздевают ее взглядом.
– Но я же не знала, – оправдывалась Полина, – я ничего не знала. Пусть болтают, коли делать больше нечего, будь они неладны!
– Не переживайте, – спокойным, рассудительным тоном сказала Дениза. – Я совершенно на вас не сержусь… Вы ведь не солгали. Я и правда получила письмо и дам на него ответ.
Расстроенный Делош ушел, решив, что девушка смирилась и вечером отправится на свидание. Продавщицы пообедали в соседнем зале, где женщин обслуживали учтивее, чем мужчин, после чего Полина проводила Денизу.
Внизу учет продолжался в ускоренном темпе. Всем пришлось поднажать, чтобы закончить к вечеру. Гул голосов нарастал, продавцы освобождали полки, сбрасывали товары вниз, передвигаться по магазину стало затруднительно, вокруг,
