они привыкли думать, что император российский всемогущ. Что власть его простирается, грозная и могучая, не только над его необъятной империей, но даже чуждые народы уважают его волю. И вот…
Молодой Артур глубоко задумывался, баронесса Юлиана фон Оттомар притихла, его сестра тоже. Право, им свободнее жилось при курляндском дворе.
Маленькая Юлиана грустила ещё потому, что несколько дней не видела князя Шастунова.
Ариальд, как мышь, обегал каждый угол дворца, узнал всех лакеев и слуг, включительно до судомойки, знакомился с солдатами, разведывал от них, что происходит в Москве, и с запасом новостей и сплетён являлся по вечерам в комнату фрейлин и передавал всё, что успевал узнать за день.
Авессалом поселился в каморке наверху, и эта тёплая, но тесная каморка казалась ему раем по сравнению с сырым и тёмным подвалом в митавском доме герцогини.
Он был «без языка», так как не знал почти ни одного слова по-русски, но к его мрачной и вместе с тем жалкой фигуре скоро привыкла прислуга. Его приход на кухню всегда встречался весёлым смехом и шутками, которых он, конечно, не понимал. Седой повар в белом колпаке дружески ударял его по горбу и при радостном хохоте дворни говорил с ласковой улыбкой:
— Ну, чёртова кукла, заморский урод, садись — лопай!
Авессалом чувствовал, что над ним смеются, но нисколько не оскорблялся, так как видел под этими шутками человеческое отношение к себе, к чему он не привык в Митаве. Его кормили и поили как на убой. За это он строил уморительные гримасы, ходил на руках, кувыркался колесом, сохраняя свой мрачный вид. Дворня хохотала до упаду.
С упорством и настойчивостью, он стремился ознакомиться с русским языком и уже через несколько дней начал кое‑что понимать и говорить, забавно коверкая слова. Его охотно все учили языку, до такой степени смешно произносил он русские слова.
Ариальд, вообще знакомый с русским языком, за несколько дней так усовершенствовался в нём, что довольно бегло объяснялся. Но ему тоже было скучно. Он хоть пешком добежал бы до Москвы — посмотреть этот сказочный, роскошный город, где, как он слышал, так много храмов с золотыми куполами, роскошные дворцы царей и вельмож, где есть пушка, в которую он легко мог бы влезть, и такой колокол, какого нет во всём мире. Но он не смел и заикнуться о своём желании.
Из углового окна комнаты фрейлин была видна дорога в Москву. У этого окна любила стоять Юлиана и смотреть на эту снежную дорогу. Неясные чувства волновали её. Не покажется ли знакомая фигура на горячем коне? Она ревниво таила свои чувства. Так и в это утро — она стояла у окна, с тоской и ожиданием глядя на далёкий белый дуть.
Вот показалась карета, за ней одиночные сани, потом верховой.
— Едут, едут! — радостно вскричала она.
— Кто, кто едет? — спросила Адель, подбегая к окну. — Ну да это, наверное, сёстры императрицы, — сказала она, приглядевшись. — И принцесса Елизавета… А за ними…
— Князь Шастунов, — быстро проговорила, вся вспыхнув, Юлиана.
Адель весело взглянула на неё.
— Ого, Юлиана, какая ты зоркая, — смеясь, сказала она.
Юлиана покраснела ещё больше.
— Ты бы ещё дальше узнала поручика Макшеева, — ответила она.
И обе девушки громко рассмеялись. Всякий приезд чужих людей развлекал их.
— Ну, Адель, скорее одевайся, — торопливо проговорила Юлиана. — Нас, наверное, призовут.
Молодые девушки, хотя и были одеты, торопливо бросились к зеркалу поправлять причёски и проверить туалет.
Через несколько минут в комнату влетел Ариальд.
— Приехали, приехали, — кричал он. — Идите вниз! Её высочество герцогиня Мекленбургская, принцессы Прасковья и Елизавета, да ещё какие‑то две! Да наш князь!
«Нашим князем» маленький Ариальд называл Шастунова, как, впрочем, звали его и остальные в этом маленьком кружке.
— Баронесса Юлиана, — воскликнул он. — Побелитесь, вы красны как мак!
— Дрянной мальчишка, — полусердито закричала, Юлиана. — Я выдеру тебя за уши!
— А я пожалуюсь князю, — крикнул Ариальд, убегая.
Внизу прибывших женщин встретил Василий Лукич. Шастунов прямо прошёл в дежурную комнату сменить караульного офицера.
— Императрица рада будет увидеть ваши высочества. Её величество несколько расстроена. Она до сих пор печалуется о преждевременной кончине своего августейшего племянника. Но император уже погребён, и живые должны думать о живом. Императрице будет отрадно встретить своих близких.
За царевнами безмолвно и печально стояла Анна Гавриловна с дочерью. Траурное платье выделяло бледность лица Маши. Она похудела, глаза её были красны от слёз. Их присутствие не нравилось Василию Лукичу, но он ничего не мог поделать. Они явились под слишком могущественной охраной, чтобы он мог решиться удалить их. Притом Анна Гавриловна была дочерью канцлера, ссориться с которым не входило в планы Василия Лукича.
Он быстро взвесил всё это в уме и почтительно, низко поклонился Ягужинской. Она едва кивнула головой.
Василий Лукич пристально взглянул на неё и чуть заметно пожал плечами, как будто хотел сказать: «Я знаю, зачем вы пришли, но никто не в силах помочь вам».
Он проводил гостей в маленькую приёмную и поспешил доложить императрице. Через несколько минут два камер-юнкера широко распахнули двери, Василий Лукич громко произнёс:
— Её величество императрица!
И в сопровождении своих фрейлин и маленького Ариальда, поддерживавшего длинный трен её платья, вошла Анна. Принцессы почтительно встали.
Прошло едва несколько дней, как они встречали императрицу во Всесвятском, но и за эти дни Анна побледнела и осунулась ещё больше. В глазах горел мрачный огонь, губы были плотно сжаты.
— Здравствуйте, сестрицы, — приветливо, но без улыбки сказала она, целуя сестёр. — А! И ты, Анна Гавриловна, — добавила она, заметив Ягужинскую. — А это кто, дочь твоя?
— Дочь, ваше величество, — едва сдерживая слёзы, ответила Анна Гавриловна. — Маша.
— Я её ещё не видела, — продолжала милостиво Анна, протягивая руку Маше. — Поди сюда, красавица.
Маша порывисто бросилась вперёд, прильнув к руке императрицы, и вдруг с громким рыданием упала на колени. Траурный креп её расстилался по полу, из‑под чёрного головного убора выбивались полураспущенные тёмно-русые косы.
Сердобольная Прасковья Ивановна с глазами, полными слёз, отвернулась к окну. Анна Гавриловна плакала, закрыв лицо руками. Юлиана и Адель казались растроганными. Елизавета нервно теребила в руках платок. Лицо герцогини Мекленбургской приняло суровое выражение, и она бросала негодующие взгляды на Василия Лукича, поражённого этой сценой.
Глаза Анны сверкнули.
— Встань, встань,
