2. Психология царя
Компромиссная политика вытекала, очевидно, не только из отсутствия воли у Императора – той воли, которую хотела внушить мужу властная А. Ф. и которую пытались вызвать запугивавшие «записки» правых. Отсутствие этой воли Лев Тихомиров в своем декабрьском дневнике 1905 г. определил так: «Царь одинаково не может ни уступать, ни сопротивляться, а это, конечно, способно из ничего создать гибель». Николай II по своим представлениям сам склонен был к автократии и к изменению существовавших «основных законов».
Еще 14 октября 1913 г. тогдашний министр вн. д. Маклаков обратился к Царю с письмом, в котором говорил о необходимости противодействовать выработанному оппозицией «плану ожесточенной борьбы Думы с правительством». Он писал: «С первых же дней Дума резко поднимает общественную температуру, и, если не встретит на первых же шагах сильного отпора от Вашего правительства, полное расстройство нашей мирной жизни неминуемо… Мне казалось бы необходимым сперва попробовать ввести Думу в ее законное русло крепкой рукой… С этой целью я предполагал бы… сделать… решительное предупреждение… Жалуясь на нарушение правительством дарованных населению гражданских свобод, Дума на самом деле лишь вступает в борьбу со всякой властью и прокладывает пути к достижению последней свободы – свободы революции. Этой свободы ей правительство Самодержца всероссийского не даст…» Дальше Маклаков писал, что Дума должна быть распущена, если характер ее работы не изменится. Если последует «взрыв негодования», то это «лишь приблизит развязку, которая, по-видимому, едва ли отвратима». «Если поднимется буря и боевое настроение перенесется далеко за стены Таврического дворца… администрация сумеет подавить все волнения и со смутой при быстрых и решительных действиях справится».
Николай II был в Ливадии, откуда он ответил министру на письмо его, содержанием которого был «приятно поражен». «С теми мыслями, которые вы желаете высказать в Думе, я вполне согласен. Это именно то, что им давно следовало услышать от имени моего правительства. Лично думаю, что такая речь министра вн. д. своей неожиданностью разрядит атмосферу и заставит г. Родзянко и его присных закусить языки». Царь соглашался с мерами, которые предлагал Маклаков в случае, если «поднимется буря», и добавлял: «Также считаю необходимым… немедленно обсудить в Совете министров мою давнишнюю мысль об изменении статьи учреждения Гос. Думы, в силу которой, если Дума не согласится с изменениями Гос. Совета и не утвердит проекта, то законопроект уничтожается. Это – при отсутствии у нас конституции – есть полная бессмыслица552. Представление на выбор Государя мнения и большинства и меньшинства будет хорошим возвращением к прежнему спокойному течению законодательной деятельности и притом в русском духе».
Так как Совет министров высказался против решительных шагов, намечаемых Маклаковым, последний «дерзнул» не сообщить в Совете и предположения Монарха об изменении положения о Гос. Думе, что и объяснил Царю в письме 22 октября. Таким образом, тогда «ни одна душа в совете» не узнала о том, что думал Царь. Однако перед самой войной вопрос выплыл на поверхность. Щегловитов объяснил это влиянием «Дневника» издателя «Гражданина». Неожиданно 18 июля 1914 г. Совет министров был приглашен на экстренное совещание в Петергоф, о цели которого никто не знал. Обсуждался вопрос о возвращении к «булыгинской конституции», т.е. к неосуществленному проекту 6 августа 1905 г. о совещательных функциях Гос. Думы. Предположения Царя не встретили сочувствия в среде министров. Несколько особое положение занял Маклаков, считавший положение ненормальным, когда «у Государя в области законодательной были отняты все права»; он не шел так далеко, чтобы говорить о повороте назад, о видоизменениях в сторону «самодержавия» до октября 1905 г., но говорил о необходимости «видоизменить». Щегловитову риск представлялся «до такой степени опасным», что у него невольно вырвались слова: «Я бы лично считал себя изменником своего Государя, если бы сказал: В. В. осуществите эту меру, на которой ваше внимание в настоящее время остановилось». «После этих моих слов Монарх сказал: «Этого совершенно достаточно. Очевидно, вопрос надо оставить».
Во время войны психология Царя несколько изменилась и особенно с момента, когда он принял на себя функции верховного командующего. Мне кажется, что Маклаков был прав, утверждая, что «Государь всецело был на театре военных действий» и что «сердце» его не лежало в то время к «капитальному ремонту», к которому раньше не раз возвращалась его мысль. Поэтому он и не реагировал с достаточной определенностью на призыв правых – «править без Думы»553. Идея «конституции» вместе с тем была органически чужда Николаю II – отсюда почти неизбежно вытекала правительственная политика, образно определенная Маклаковым «походкой пьяного от стены к стене». Ненормальные условия военного времени требовали «диктатуры», в форму которой выливалось управление в Западной Европе даже искони демократических стран. Но там диктатура появилась как бы с согласия общественности, в России таковая могла быть только диктатурой наперекор общественности. Так создался порядок, при котором условия военного времени, наперекор всем жизненным требованиям, создали «обстановку полного бессилия» власти. Это «бессилие власти» и было «причиной того, что умеренные элементы… пошли на революционный переворот», – признает историк, пытавшийся в свое время в качестве активного политика создавшийся порядок объяснить «глупостью» или «изменой».
3. Советы со стороны
Дилемма, поставленная еще в 1915 году в Совете министров – или «военная диктатура», или примирение с «общественностью», оставалась, таким образом, висеть в воздухе и на рубеже нового, семнадцатого года. Немало советов со стороны приходило в Царское – советов, убеждавших монарха вступить на путь «конституции». Их давали не только союзные послы, не только председатель Думы, не только великие князья, но и сами министры, отмеченные печатью «либеральной». Вот показания Игнатьева. В дни ноябрьского кризиса он решил уйти и доложил Царю 19 ноября «все», сказав, что «соучастником преступления быть не могу» – «мне тогда формулировали: “для родины оставайтесь на вашем месте”». При назначении Трепова у Игнатьева «воскресла надежда», которая исчезла, когда он узнал об утверждении Протопопова в должности министра вн. д. 21 декабря Игнатьев вновь был на приеме с прошением об отставке, «причем была длинная мотивировка относительно средостения бюрократического, о необходимости войти в соглашение с общественными элементами, что Дума дает все данные для этого (?!) и надо таким случаем воспользоваться, что только тогда можно спасти страну, что,
