в письме то, что видел, и то, что предчувствовал. Письмо в подлиннике до нас не дошло. В Чр. Сл. Ком. автор письма воспроизводил его по памяти – «думаю, что передаю его содержание очень близко к подлиннику»: «…волна недовольства резко поднимается и широко разливается по России, а продовольственная неурядица, очень волнующая жизнь городов и деревни, подготовляет для общего недовольства исключительно благоприятную почву, которой не преминут воспользоваться враги существующего строя. Здесь, в столице, уже начался штурм власти и несомненно признаки анархии уже показались. Они угрожают всему строю нашему, угрожают и самой династии. А без монархии, которой наша родина на протяжении веков неизменно росла, крепла… ширилась, Россия останется, как купол без креста. Наступили, я убежден в этом глубоко, решающие дни. Трудно остановить близкую беду, но, думается мне, еще возможно. Для этого надо верить в себя, в непреклонную законность своих прав. Надо перестать правительству расслаблять себя внутренними раздорами… Оно должно быть однородно и единодушно, оно должно знать, куда оно идет и идти неуклонно…, восстанавливая разваливающийся порядок. Для успеха этого дела, мне кажется, необходимо было бы отложить возобновление занятий Думы… на более отдаленный срок: необходимо было бы тем временем направить все силы власти… на быстрое упорядочение продовольственных дел… и… оказать действительное влияние на деятельность всех общественных организаций, которые, составляя живую связь между тылом и фронтом и работая в области, вызывающей по самому существу своих задач общее сочувствие, планомерно преследуют в то же время ярко проявленные цели борьбы с властью и едва сдерживаемые намерения изменения государственного строя»550.
Письмо Маклакова, очевидно, произвело соответствующее впечатление (следует иметь в виду, что автор его пользовался исключительным расположением Царя – едва ли был другой какой-нибудь министр, которому Николай II писал в тонах, в каких было составлено письмо 21 марта 1915 г. по поводу намечавшейся отставки Маклакова: «Друг мой, Николай Алексеевич. Вы поступили честно и благородно… Оставайтесь на занимаемом вами месте, на котором вы мне нужны и любы»).
Маклаков рассказал в Чр. Сл. Ком., что к нему в Тамбов в дни праздничных каникул было послано письмо с фельдъегерем, однако ему за отъездом в деревню не доставленное. Возвращаясь в Петербург, в поезде он прочитал в «Русском Слове» известие о посылке к нему фельдъегеря и о возможности привлечения его и Щегловитова к власти; при свидании с Царем Маклаков хотел объяснить происшедшее с фельдъегерем недоразумение, но собеседник его «перебил»: «Да, да, теперь в этом нужда прошла, я хотел просто вас повидать». Так Маклаков и не узнал о содержании посланного ему письма. Была ли то реальная попытка привлечь Маклакова к власти для борьбы с начавшейся «анархией», попытка, от которой Государь отказался (Маклаков был слишком ярким знаменем), – мы так и не знаем. Дело свелось к назначению Щегловитова председателем Гос. Совета и к усилению «правого крыла» Совета назначением новых членов. Председателем Совета министров неожиданно для всех и, кажется, более всего для себя самого был назначен кн. Голицын, председатель Комитета помощи военнопленным, состоящего под покровительством Имп. Ал. Фед., и участник политических совещаний Римского-Корсакова.
Формально Протопопов был прав, показывая в Чр. Сл. Ком., что с этого момента «руководство политикой фактически перешло в еще более правый круг», но этот «маленький coup d'état, как выразился председатель, нельзя еще рассматривать, как введение к «капитальной перестройке», которая должна была устранить, хотя бы временно, Гос. Думу. К роли «диктатора» Голицын («человек больной») был совершенно непригож, и все его поведение в преддверии мартовских дней как нельзя более отчетливо показало это. О своем назначении Голицын дал в Комиссии почти эпическое повествование: «Для меня это совершеннейшая загадка до настоящего времени… Было так: 25 декабря, в день Рождества, в час дня мне говорят, что меня вызывают по телефону из Царского и говорят, что Императрица просит меня приехать в Царское в 8 час. вечера… Меня там встретил швейцар и говорит: “Вас приглашала Императрица, а примет Государь, пожалуйте”. Государь меня сейчас же принял и говорит, что Императрица занята, а я свободен, и вот побеседуем. И начал беседовать о посторонних предметах, о военнопленных… Затем говорит, что теперь Трепов уходит, и я очень озабочен, кого назначить… Называет несколько лиц, между прочим, Рухлова…551 Очень, говорит, хорошо было бы, но он не знает французского языка, а на днях конференция собирается… Весь разговор в этом роде. Потом несколько минут молчания – и его фраза: «Я с вами хитрю. Я вас вызвал, не Императрица, а я. Я долго думал, кого назначить председателем Совета министров, и мой выбор пал на вас». Я поник головой, так был ошеломлен… Никогда я не домогался, напротив, прослужив 47 лет, я мечтал об отдыхе. Я стал возражать. Указывал на свое болезненное состояние. Политикой я занимался всегда очень мало… Я прямо умолял его, чтобы чаша сия меня миновала, говоря, что это назначение будет неудачно. Совершенно искренно и убежденно говорил я, что уже устарел, что в такой трудный момент признаю себя совершенно неспособным… Переговорив об этом, я думал, что я убедил его и что он изменит свое решение. Я уходил совершенно успокоенный, думал, что чаша сия миновала меня. Понедельник и вторник прошли спокойно. В среду вернулся поздно вечером… нахожу у себя этот указ».
В Комиссии Голицын еще раз откровенно признавался, что он «был совершенно неподготовлен к политической деятельности и что никакой политической программы у него не было». Назначение Голицына можно объяснить только тем, что верховная власть искала не «диктатора», а все же компромисса с Гос. Думой, стремясь по своему разумению сделать совместную работу «возможной». Так и понял свои задания Голицын. Так понял назначение Голицына и Маклаков. «Я его разубеждал, – показывал Маклаков, – предупреждал, ручался, что он скоро увидит, до какой степени фантастично то, на что он рассчитывал, но он говорил, что худой мир лучше доброй ссоры. Поэтому он пойдет, на что можно… Я говорю: “Вам сейчас ни за что не дадут. Если полгода тому назад мог быть мир, теперь никакого мира не будет до полной победы”. Председатель попросил пояснить: “Что значит – до полной победы”. “До того, что случилось, как я себе представлял”, – отвечал Маклаков. Я говорил ему: “Вы будете – в чужом пиру похмелье”. Он мне сказал: “Я не откажусь от своего мнения”».
