в заборе вокруг арены, поочередно высовывая головы; это были любители острых ощущений. Гул сотрясал это ветхое строение, а когда зрители дружно наваливались на балюстрады балконов, чтобы рассмотреть, что происходит под ними, казалось, что сарай вот-вот рухнет или сложится на манер карточного. Но он, вопреки очевидному, не падал, точнее, казалось, падал, но никак не мог упасть и только скрипел. Пизанский, словом, цирк, где зрители рисковали нисколько не меньше участников схваток.
Сама арена, посыпанная песком смешанным с опилками, была диаметром около дюжины метров, то есть, бегать Фоме при любом раскладе оставалось недолго. Хотя зрителям так не казалось, они считали, что маневры его затянулись, а драки настоящей пока никто не видел. Это была основная претензия к Фоме, помимо той, что вложенные деньги надо было уже возвращать. Многие нервничали и кричали Фоме, чтобы он прекращал забег и вел себя как мужчина.
Фома охотно вступал в диалог, подзадоривая зрителей тем, что ему спешить некуда, он на службе, служба идет… Очередной нырок, резкий разворот на 180 градусов, рывок и верзила, не успевший перестроиться, врезался в забор. Халупа цирка содрогнулась. От сотрясения кто-то, не удержавшись, сорвался с верхнего яруса, но слава богам развлечений, был перехвачен на следующем ярусе. Раздался истерический хохот, каким смеются от страха. Это лыко тоже было вставлено в строку Фоме. Из-за него люди чуть не гибнут, перегинаясь поглядеть, как его споймают! Впрочем, дело явно шло к концу. Фома устал, он уже не бегал как сайгак по арене и забору, а ускользал, и то как-то неловко и в самый последний момент.
— Давай, Громила, сделай его! — раздавались нетерпеливые крики.
— Споймай зайца!.. — И хохот.
— А вы-то куда торопитесь? — удивлялся Фома.
Он тяжело дышал, его противник тоже, поскольку весил раза в полтора больше, да еще сеть постоянно путалась у него под ногами. Мощная грудь громилы ходила ходуном. Паузы становились необходимы обоим. Ускользая от противника, Фома ловко взобрался на забор и, пробежав по нему полкруга, вступил в разговор со зрителями балкона второго яруса:
— Здесь так хорошо, прохладно, слонов и других освежителей воздуха нет, сиди да смотри! Куда торопиться?
— Обед стынет! — отбрил его кто-то. — Из зайчатины!
Хохот, удар трезубца по забору и сеть зависла над ним. Фома, уворачиваясь, неловко сорвался с забора. Острый трезубец замаячил в опасной близости. Он отмахнулся мечом и появилась первая кровь.
Кто-то завизжал в предвкушении:
— Что сейчас будет!!
И действительно, раненый Громила бросился вперед с утроенной яростью. Один удар трезубца снес Фоме каску, другой вдребезги разнес щит — казалось, всё. Поэтому несколько странно прозвучал вдруг спокойный голос Фомы:
— А что сейчас будет?
— Обед! — радостно и хором ответили зрители.
Громила, держа трезубец наизготовку, подкрадывался, пыля косолапыми ногами. Это был конец: когда к тебе подкрадываются убежать невозможно, учит боевое дао. И Громила не торопился. Доктор стал пробираться к балкону второго яруса, под которым вершилась финальная сцена.
— Абееед? — удивился Фома. — А вы-то что будете делать на этом абеде??? — взвыл он отчаянно, мечась на крохотном пятачке между сетью и трезубцем.
Цирк содрогнулся от мощного единодушного ответа зрителей, как будто они ждали этого вопроса весь день:
— Жраааааааать!!!
Громила, подошедший уже на убойное расстояние и замахнувшийся было трезубцем, вдруг растерянно дрогнул, словно забыл, что собирался сделать. В следующее мгновение рука его, так и не выпустив трезубца, лежала на арене. Удар плашмя по голове, Громила сел на песок, роняя шлем. Доктор узнал Бурю — Скатерть-самобранку…
— Ты мне всю обедню испортил свои золотым! — ворчал Фома. — Половина выигрыша ушла в чужие руки. Нос сразу прорюхал, что что-то не так, ты слишком много поставил.
Но расстроенным он не выглядел, возможно от усталости, а может от опасности, которая только что смотрела в лицо.
— А может я сумасшедший миллионер?
— Вот сразу видно книжек начитался, а жизни не знаешь. Миллионеров сумасшедших не бывает, каждый заработанный золотой кричит о точном расчете. У них особый нюх на прибыль. Нос это туго понимает, поэтому он через подставных тут же поставил свой золотой и сбил ажиотаж, а заодно и сумму нашего выигрыша, Доктор всех наук. Учиться тебе надо, лошара, в Гарварде! Еще лучше, у Носа!
Они сидели в каморке для цирковых под трибуной. Шум на арене давно утих, схватка была последней, зрители ушли, только слышно было шарканье метлы на балконах и арене. Фома разматывал широкие бинты из-под амуниции и читал Доктору лекцию о тотализаторе, попутно рассказывая свою историю.
Они здесь уже около двух месяцев, ходят с Бурей по таким вот шапито, показывают гладиаторские бои, которые очень популярны у местных жителей. Фома приходит, нанимается, потом появляется Скатерть, или — наоборот, потом как-то само собой между ними вырисовывается поединок.
— Он же всех крушит направо и налево. После пары-тройки поединков желающие с ним сразиться исчезают бесследно. А тут я, типа готов рискнуть, но если останусь жив — вот такая сумма. Дают! Они ж как дети, верят только в силу. Самое трудное заставить их крикнуть нужное слово. Это нелегко, когда тебя убивают…
Иногда зал был такой тяжелый, что у Фомы сдавали нервы, сам кричал. Эффект конечно был, но не тот, несколько раз он оставался без денег, его обвиняли даже в сговоре: мол, слишком все похоже на фокус. В этой местности только отрубленная голова не считалась фокусом, остальное — руки, ноги, уши — мелочи. Но и это еще не все…
— Понимаешь, мало заставить толпу крикнуть нужное слово, надо еще успеть обезвредить Бурю, пока он не встал в позу. Все должно быть честно, фейер плей! Не дай бог откроется! Так что все время на нерве: когда крикнут? Сегодня едва успел оглушить его, пока он зад не отклячил…
После боя Фома был словоохотлив, несмотря на усталость, возбуждение от риска еще не перекипело в нем. Он разматывал бинты и, перескакивая с пятое на десятое, рассказывал Доктору байки из жизни гладиаторов.
