Буля и наполняя их испанским вином.
Она протянула один из них своему нежданному гостю и сама села напротив него.
— Мы с вами давние друзья, господин министр. Не будем говорить о будущем, но сейчас мы по-прежнему дружим, я по-прежнему дорожу вами и поэтому хочу предостеречь от одной глупости. Если только вы ее уже не совершили...
— Был бы благодарен, если бы вы говорили яснее. Соизвольте пояснить, что вы имеете в виду, говоря о глупости?
— Я имею в виду преследование малютки де Сен-Форжа. Придворные сплетники в последнее время весьма охотно упоминают ваши имена...
— Я не преследую ее...
— Не рассказывайте мне сказок, у меня есть глаза, и я им доверяю. А они говорят мне, что она вас боится, стало быть, вы ее преследуете. Логично?
Де Лувуа постарался выразить на своем бульдожьем лице полную непринужденность, но это ему плохо удалось.
— Мне кажется вполне естественным, что я ею интересуюсь, но хотел бы узнать, с чего вы взяли, что она меня боится. Вы забываете, что я, можно сказать, спас ей жизнь. Кто, как не я, вытащил ее из Бастилии, где она вконец бы зачахла, и поместил в куда более здоровые условия? И сделал это под свою ответственность, не спрашивая разрешения короля!
— Для вас это не в новинку, любезный де Лувуа! Я готова поклясться, что король не знает и о половине бед, которые причинили его народу ваши драгуны.
— А вам известно о драгунах?
— Я родом из Пуату, мой дорогой, и регулярно получаю оттуда вести. Если народ в один непрекрасный день проклянет своего государя, то произойдет это не без ваших стараний. Но оставим драгун в покое и займемся Шарлоттой. В первую очередь расскажите, куда же вы ее отправили для «поправления здоровья»?
— В небольшой домик в лесу, который построил для себя, чтобы изредка, сложив бремя государственных забот, отдыхать там. Старинный охотничий павильон.
— Мне-то кажется, вы соорудили там клетку для птиц, в которой прячете от ревнивой мадам де Лувуа бедные безобидные создания, пробудившие ваш неумеренный аппетит.
— Почему вы решили, что моя жена ревнива?
— Глупость не означает бесчувствия. Одно другому не мешает. Я совершенно уверена, что карающая рука, опустившаяся на голову бедняжки Шарлотты и вытолкнувшая ее среди ночи в лес, на мороз, к волкам и на растерзание разбойникам, принадлежала вашей жене.
— Вполне возможно. Я не прилагал усилий узнать доподлинно, кто это сделал.
— Это ваше дело, но вернемся к Шарлотте. Вы ее обидели?
— Говорю вам, я ее спас.
— Если говорить о спасении, то ее спасли мои сторожа, когда нашли ее лежащей на снегу без сознания и принесли ко мне. Если бы вы на самом деле беспокоились о ее здоровье, то она видела бы в вас истинного друга и ее глаза светились бы, радуясь встрече с вами. Но я не заметила в ее взгляде приязни, а увидела испуг и даже ужас. Поэтому повторяю свой вопрос: чем вы ее обидели?
Голос маркизы зазвучал сурово и властно, от нее уже никак нельзя было отделаться салонной болтовней. Де Лувуа пока не собирался сдаваться, но все-таки немного отступил.
— Пустяки, сущие пустяки! Мелкие знаки внимания, которые она исключительно по своей глупости могла счесть авансами.
— Шарлотта далеко не глупа. Остается выяснить, что вы называете «мелкими знаками внимания». Они были такими же, какими вы допекали Сидонию де Ленонкур?
— Нашли что вспомнить! Давно пора забыть эту древнюю историю!
— Нет, не пора, потому что, я вижу, вы снова хотите ввести ее в моду. Я требую от вас правды! Она не выйдет за стены этого дома. Даю вам свое слово, вы меня знаете и можете быть уверены, что на мое слово можно положиться.
Да, де Лувуа знал Атенаис де Монтеспан — все ее недостатки происходили от ее гордыни. С секунду он смотрел на нее: мадам сидела перед ним прямая и горделивая, и в ее больших синих глазах пламенела царственность, которой на протяжении многих лет покорялся один из самых великих королей мира. Все тяготы были ей по плечу. Она была и оставалась несравненной.
Де Лувуа пожал плечами, встал с кресла и плюхнулся на табурет. Потом оперся локтями о колени и положил подбородок на сжатые кулаки.
— Правда состоит в том, — проговорил он глухим голосом, — что я от нее без ума. Никогда ни одна женщина так меня не околдовывала. Я без колебаний отдал бы свою оставшуюся жизнь за еще одну ночь с нею...
— Еще одну? Значит...
Он не ответил, не поднял головы и не видел отвращения, появившегося на лице Атенаис, но она решила идти до конца.
— Она отдалась вам добровольно или вы взяли ее силой?
— Я привязал ее к кровати, чтобы она не царапалась... Боже, до чего же она была желанна, вот так, извиваясь на бархате, стараясь от меня избавиться...
Маркиза поняла, что он не испытывает ни раскаяния, ни угрызений совести, а только сладострастное вожделение, и резко оборвала его:
— Довольно! И вы удивляетесь, что она вас боится и избегает вас? Порой я спрашиваю себя: из дерева или из камня сделаны некоторые мужчины? Вы для меня — не неожиданность, всем известно, что вы грубое чудовище, но у вас еще есть время для раскаяния! И сколько же раз вы предавались своим радостям?
— Дважды... Но я позаботился, чтобы в еду ей подмешали успокоительного...
— Трогательная забота! Кстати, как вы объяснили королю приступ вашего великодушия и желание взять под свое крыло узницу Бастилии?
— Я объяснил ему, что старая тюрьма может свести в могилу красавицу, которая, совершенно очевидно, привлекла внимание короля и может еще послужить ему.
— Очень угодливо, хотя не слишком красиво. И что же король вам ответил?
— Что отныне он намерен жить в добродетели.
— В добродетели? В наши времена добродетель стала своенравна, если выбрала себе сердце короля. А как вы поступите, если Его величество король отступит от своего похвального решения и прикажет вам привести Шарлотту к себе?
— Такой возможности мне не представится, поскольку она меня всячески избегает.
— И, поверьте мне, это к лучшему! Да проявите вы хоть каплю человечности! Оставьте ее в покое! Шарлотта имеет право жить так, как считает нужным. Я сохраню ваш секрет, но пообещайте, что не будете больше досаждать ей.
— Рассказывать о
