Он налил рюмку, встал и с некоторою торжественностью перешелчерез комнату в другой угол, где поместилась его спутница на мешке, черноброваябабенка, так надоедавшая ему дорогой расспросами. Бабенка законфузилась и сталабыло отнекиваться, но, высказав всё предписанное приличием, под конец встала,выпила учтиво, в три хлебка, как пьют женщины, и, изобразив чрезвычайноестрадание в лице, отдала рюмку и поклонилась Степану Трофимовичу. Он с важностиюотдал поклон и воротился за стол даже с гордым видом.
Всё это совершалось в нем по какому-то вдохновению: он исам, еще за секунду, не знал, что пойдет потчевать бабенку.
«Я в совершенстве, в совершенстве умею обращаться с народом,и я это им всегда говорил», – самодовольно подумал он, наливая себе оставшеесявино из косушки; хотя вышло менее рюмки, но вино живительно согрело его инемного даже бросилось в голову.
«Je suis malade tout а fait, mais ce n’est pas trop mauvaisd’être malade».[255]
– He пожелаете ли приобрести? – раздался подле него тихийженский голос.
Он поднял глаза и, к удивлению, увидел пред собою одну даму– une dame et elle en avait l’air[256] – лет уже за тридцать, очень скромную навид, одетую по-городскому, в темненькое платье и с большим серым платком наплечах. В лице ее было нечто очень приветливое, немедленно понравившеесяСтепану Трофимовичу. Она только что сейчас воротилась в избу, в которойоставались ее вещи на лавке, подле самого того места, которое занял СтепанТрофимович, – между прочим, портфель, на который, он помнил это, войдя,посмотрел с любопытством, и не очень большой клеенчатый мешок. Из этого-томешка она вынула две красиво переплетенные книжки с вытесненными крестами напереплетах и поднесла их к Степану Трофимовичу.
– Eh… mais je crois que c’est l’Evangile;[257] с величайшимудовольствием… А, я теперь понимаю… Vous êtes ce qu’on appelle[258]книгоноша; я читал неоднократно… Полтинник?
– По тридцати пяти копеек, – ответила книгоноша.
– С величайшим удовольствием. Je n’ai rien contrel’Evangile, et…[259] Я давно уже хотел перечитать…
У него мелькнуло в ту минуту, что он не читал Евангелия покрайней мере лет тридцать и только разве лет семь назад припомнил из негокапельку лишь по Ренановой книге «Vie de Jésus».[260] Так как у негомелочи не было, то он и вытащил свои четыре десятирублевые билета – всё, что унего было. Хозяйка взялась разменять, и тут только он заметил, всмотревшись,что в избу набралось довольно народу и что все давно уже наблюдают его и, кажется,о нем говорят. Толковали тоже и о городском пожаре, более всех хозяин телеги скоровой, так как он только что вернулся из города. Говорили про поджог, прошпигулинских.
«Ведь вот ничего он не говорил со мной про пожар, когда везменя, а обо всем говорил», – подумалось что-то Степану Трофимовичу.
– Батюшка, Степан Трофимович, вас ли я, сударь, вижу? Вот ужи не чаял совсем!.. Али не признали? – воскликнул один пожилой малый, с видувроде старинного дворового, с бритою бородой и одетый в шинель с длиннымоткидным воротником.
Степан Трофимович испугался, услыхав свое имя.
– Извините, – пробормотал он, – я вас не совсем припоминаю…
– Запамятовали! Да ведь я Анисим, Анисим Иванов. Я упокойного господина Гаганова на службе состоял и вас, сударь, сколько раз сВарварой Петровной у покойницы Авдотьи Сергевны видывал. Я к вам от нее скнижками хаживал и конфеты вам петербургские от нее два раза приносил…
– Ах, да, помню тебя, Анисим, – улыбнулся Степан Трофимович.– Ты здесь и живешь?
– А подле Спасова-с, в В—м монастыре, в посаде у МарфыСергевны, сестрицы Авдотьи Сергевны, может, изволите помнить, ногу сломали, изколяски выскочили, на бал ехали. Теперь около монастыря проживают, а я приних-с; а теперь вот, изволите видеть, в губернию собрался, своих попроведать…
– Ну да, ну да.
– Вас увидав, обрадовался, милостивы до меня бывали-с, –восторженно улыбался Анисим. – Да куда ж вы, сударь, так это собрались, кажись,как бы одни-одинешеньки… Никогда, кажись, не выезжали одни-с?
Степан Трофимович пугливо посмотрел на него.
– Уж не к нам ли в Спасов-с?
– Да, я в Спасов. Il me semble que tout le monde va аSpassof…[261]
– Да уж не к Федору ли Матвеевичу? То-то вам обрадуются. Ведьуж как в старину уважали вас; теперь даже вспоминают неоднократно…
– Да, да, и к Федору Матвеевичу.
– Надо быть-с, надо быть-с. То-то мужики здесь дивятся,словно, сударь, вас на большой дороге будто бы пешком повстречали. Глупый онинарод-с.
– Я… Я это… Я, знаешь, Анисим, я об заклад побился, как уангличан, что я дойду пешком, и я…
Пот пробивался у него на лбу и на висках.
– Надо быть-с, надо быть-с… – вслушивался с безжалостнымлюбопытством Анисим. Но Степан Трофимович не мог дольше вынести. Он таксконфузился, что хотел было встать и уйти из избы. Но подали самовар, и в ту жеминуту воротилась выходившая куда-то книгоноша. С жестом спасающего себячеловека обратился он к ней и предложил чаю. Анисим уступил и отошел.
Действительно, между мужиками поднималось недоумение:
«Что за человек? Нашли пешком на дороге, говорит, чтоучитель, одет как бы иностранец, а умом словно малый ребенок, отвечаетнесуразно, точно бы убежал от кого, и деньги имеет!» Начиналась было мысльвозвестить по начальству – «так как при всем том в городе не совсем спокойно».Но Анисим всё это уладил в ту же минуту. Выйдя в сени, он сообщил всем, ктохотел слушать, что Степан Трофимович не то чтоб учитель, а «сами большие ученыеи большими науками занимаются, а сами здешние помещики были и живут ужедвадцать два года у полной генеральши Ставрогиной, заместо самого главногочеловека в доме, а почет имеют от всех по городу чрезвычайный. В клубедворянском по серенькой и по радужной в один вечер оставляли, а чином советник,всё равно что военный подполковник, одним только чином ниже полного полковникабудут. А что деньги имеют, так деньгам у них через полную генеральшу Ставрогинусчету нет» и пр., и пр.
