таких бедных дотационных провинций, как Ньюфаундленд и Новая Шотландия. Премьер-министр провинции Ньюфаундленд Брайан Пекфорд демонстративно одолжил деньги из Фонда «Наследие Альберты», чтобы выдержать борьбу против претензий Оттавы на нефтяной шельф. Дополняла эту когорту враждебно настроенных провинций Британская Колумбия, располагавшая собственными запасами природного газа и также мечтавшая о своем шельфе.
Оттава обнаружила, что ее загнали в ловушку дилеммы, решения которой сами жители Запада всячески избегали. Конец 1970-х гг. ознаменовался для фермеров прерий несколькими самыми урожайными годами в их истории, но они, пожалуй, были бы еще богаче, если бы их продукция не скапливалась в перегруженной устаревшей транспортной системе. У экономистов нашлось простое объяснение: управляющие железными дорогами противятся модернизации, руководствуясь единственно обязательством перевозить пшеницу по тарифам 1897 г., установленным в соответствии с Соглашением о прогоне через перевал Кроуснест[514]. Однако фермеры и их политические представители защищали этот старый тариф так, как будто он был священным тотемом региона[515]. Никакие контрдоводы, например то, что повышение грузовых тарифов вынудило бы фермеров продавать свое зерно на корм скоту из западных районов, не способствовали привлечению фермерских голосов. От того, что правительство стало закупать саморазгружающиеся вагоны-хопперы, Скалистые горы не стали ниже, а доверху забитые зерновые терминалы Ванкувера — просторнее, хотя в Новой Шотландии производство этих вагонов создало некоторое количество рабочих мест.
Цены на нефть, грузовые тарифы и соображения бизнеса обострили позицию Запада в отношении Конфедерации. Правда заключалась в том, что регион, осознающий собственную экономическую мощь, добивался уважения и влияния. Когда штаб-квартиры корпораций, убегая от квебекского национализма, проскочили Торонто и стали возводить для себя огромные стеклянные башни в Калгари, жители Запада, естественно, ликовали. Политики и финансисты охотились за региональными банками и фондовыми биржами. Они превозносили местных мультимиллионеров — Фреда Мэнникса, Джима Пэттисона, Питера Поклингтона, Мюррея Пезима, а их критиков с Востока обвиняли в зависти.
Вовсе не собираясь выходить из Конфедерации, большинство жителей Запада полагали, что их голоса весят меньше, чем могли бы. Предложенная Оттавой в 1971 г. конституционная реформа, которая предусматривала предоставление в будущем права вето на принятие поправок к конституции только Квебеку и Онтарио, символизировала устаревший политический порядок в Канаде. Питер Лоухид настаивал, что у Альберты ровно столько же прав на вето, сколько у любой из центральных провинций. И так считал не он один. Что касается одержимости идеей двуязычия и бикультурности, муссировавшейся в Оттаве командой Трюдо, то подобные идеи определенно могли навредить региону, где соперничество разных лингвистических, этнических и культурных групп ощущалось особенно остро.
К 1979 г., когда Лоухид, Блейкни и Запад, казалось, достигли каких-то договоренностей с Оттавой по ценам на энергоносители, новая инициатива ОПЕК фактически утроила эти цены. В год выборов правительство Трюдо среагировало так же, как и в 1973 г., — субсидируя провинции-импортеры за счет Альберты. Либералов это не спасло, зато недолговечному консервативному правительству Джо Кларка досталось сложное наследство, с которым оно не смогло справиться. Впрочем, любой премьер-министр, даже не уроженец Альберты, не удержал бы власти, зажатый между непримиримостью Лоухида и закоснелостью прогрессивных консерваторов Онтарио. Когда 18 февраля 1980 г. избиратели Квебека и Онтарио снова сделали Пьера Эллиота Трюдо премьер-министром, озлобление между Востоком и Западом достигло критической отметки.
Квебек и конституция
Поскольку хорошие годы никогда не были хорошими для всех провинций сразу, напряженность в Конфедерации продолжала расти. Двадцать пять послевоенных лет большая часть Канады могла только завидовать «легкому» обогащению южной части Онтарио и Квебека. В 1970-е гг. ситуация изменилась. Энергетический бум передвинул богатство в западном направлении, и самый высокий среднедушевой доход в стране был в Альберте. Новой Шотландии и Ньюфаундленду открытие значительных запасов ресурсов у их берегов обещало через несколько лет соизмеримое богатство. Теперь будущее стало тревожить уже центральные провинции. Взлет цен на энергоносители, устаревание промышленных технологий и иностранная конкуренция привели к закрытию фабрик и ликвидации десятков тысяч хорошо оплачиваемых рабочих мест, поддержавших когда-то потребительскую революцию. Заводы США, некогда поглощавшие никель Онтарио и железную руду Квебека, превратились в суровые, безмолвные достопримечательности «Ржавого пояса»[516]. Зачем теперь был нужен Автопакт, если большинство канадцев предпочитало немецкие или японские автомобили?
Вынужденные удовлетворять неослабевающую жажду образования и волшебных эффектов высокотехнологичной медицины, врачи и учителя некоторых провинций не испугались открытого неповиновения. Весной 1972 г. в провинции Квебек 200 тыс. работников бюджетной сферы оказались в авангарде самой крупной в истории Канады всеобщей забастовки. Кампания Единого фронта[517] закончилась применением силы, столкновениями и заключением в тюрьму профсоюзных лидеров. Работники больниц в Онтарио сопротивлялись попыткам правительства их арестовать. В 1975 г. возмущенные избиратели Онтарио едва не сбросили режим, существовавший в провинции более тридцати лет[518].
В 1974 г., по сути, купив себе большинство в парламенте щедрыми расходами и субсидиями, федеральное либеральное правительство стало объяснять незамедлительно последовавшую инфляцию болезненностью экономики Канады и решило обуздать ее с помощью внутриполитических решений. Объявив экономическим безумием обещанный консерваторами контроль над заработной платой и ценами, в канун Дня благодарения[519] 1975 г. премьер-министр страны сообщил о своих собственных «ограничениях». Антиинфляционный совет на три года заморозил право профсоюзов на переговоры. Гнев трудящихся, выразившийся в судебных схватках, демонстрациях и миллионной стачке в октябре 1975 г., не возымел ни малейшего действия на правительство, поддержанное судами и в большинстве своем общественным мнением.
Однако инфляция и забастовки были признаками более глубоких проблем. Экономисты-националисты вновь заговорили о том, что экономика, основанная на дочерних предприятиях, принадлежащих иностранным владельцам, в основе своей неэффективна и несамостоятельна. Критики и слева, и справа требовали выработать для Канады промышленную стратегию, хотя из этих злобных воплей было сложно понять, какая именно стратегия способна одновременно удовлетворить трудящихся, капиталистов, защитников окружающей среды и региональных патриотов. Предложенный Робером Бурасса «рентабельный федерализм» боролся против инфляции, непостоянства инвесторов, становящегося все более радикальным рабочего движения и неформальных лидеров СМИ, которые давно уже поддерживали пленительную мечту о независимости. В 1973 г. либералы, все более и более ориентирующиеся на бизнес, и КП, решительно агитирующая за независимость, раскололи Квебек пополам. В борьбе двух партий получение почти трети голосов избирателей дало КП лишь несколько мест[520]. Меньшинство продолжало бурлить, большинство испытывало неуверенность в своем положении.
В Оттаве и за ее пределами репутацию Робера Бурасса как защитника федерализма испортил Октябрьский кризис. Годом позже, когда Пьер Эллиот Трюдо собрал в Виктории провинциальных премьеров, чтобы обсудить патриацию[521] и реформу почтенного Акта о Британской Северной Америке, Бурасса мог торжествовать. Сорока годами ранее Квебек и Онтарио загубили принятые Оттавой меры по передаче Канаде полномочий на внесение поправок в
