швейцарским меркам симпатичная, и что-то малевала на листе бумаги.
— Вы на собеседование? — удивленно спросила она после обмена приветствиями.
— Да, — ответил я.
— Подождите, сейчас подойдет заведующий кафедрой химии Люк Болье, и ректор примет вас, — попросила секретарша и показала на три стула у стены напротив ее стола,
— А что вас удивило? — поинтересовался я, сев на довольно таки мягкий стул, потому что, как мне казалось ранее, швейцарцы обожают сидеть на твердом, и положив черную кожаную папку с документами на колени.
— Вы так молоды. У нас все профессора старше сорока лет, — призналась она.
— Я стал в двадцать пять лет. Был самым молодым в Императорском Новороссийском университете, — похвастался я и поинтересовался: — А куда делся предшественник?
— Оба перешли в Бернский университет, там платят больше, — сообщила она.
В этот момент в приемную зашел, судя по радостной реакции секретарши, Люк Болье — высокий худой мужчина лет под шестьдесят в строгом черном костюме-тройке и коричневом галстуке. Лицо костистое и морщинистое. Голова, усы и бородка седые. Мне говорили, что раньше швейцарские профессора не имела права носить бороду. Лет пятьдесят назад это правило отменили, но ученые все равно придерживались его. Как вижу, не все. Вошедший посмотрел на меня сверху вниз во всех смыслах слова, поздоровался сухо.
— Это вы претендуете на место профессора химии? — задал он вопрос таким тоном, словно решил, что его разыгрывают.
— А вы, как я понял, заведующий кафедрой химии? — в тон ему ответил я вопросом на вопрос.
— Заходите, месье! — пригласила нас секретарша.
Ректор Френсис де Крю выглядел на несколько лет моложе декана, был невысок, темно-рус с проседью и лысым теменем, как у монаха, круглолиц, носат, румянощек. На среднем пальце правой руки массивный золотой перстень с аметистом — синевато-розовой разновидностью кварца. Сидел он за Т-образным столом, «шляпка» которого была длиннее «ножки». На столешнице по правую руку стояла массивная бронзовая чернильница в виде собаки с уткой в зубах, с двумя емкостями для чернил с открытыми крышечками и тремя стаканчиками, в одном из которых стояли две ручки, синяя и красная, в двух остальных по несколько карандашей разных цветов. Я еще подумал, что такая тяжелая вещица нужна, чтобы отбиться от назойливого гостя. На меня ректор, который был ниже на полголовы, посмотрел снизу вверх, как сверху вниз. После чего предложил нам занять места по разные стороны стола.
Я сел за дальней, достал из папки и положил перед ректором дипломы об окончании университета и присвоении докторской степени с нотариально заверенными переводами на французский и список своих научных трудов с указанием, где и когда были опубликованы. Журналы с публикациями были со мной, но пока не предлагал. Все равно мои собеседник не понимают по-русски.
— Вы окончили университет сразу по трем специальностям: химии, геологии и агрономии⁈ — удивился Френсис де Крю.
— Да, — подтвердил я и, чтобы совсем добить его, добавил: — И мне предлагали защитить диссертация еще и по геологии. Можете написать в Императорский Новороссийский университет, вам подтвердят.
Ректор хмыкнул, посмотрел остальные документы и передал заведующему кафедрой химии. Тот мельком глянул на дипломы и внимательно перечитал список моих научных трудов.
— Вспомнил, где встречал вашу фамилию! — вдруг воскликнул Люк Болье. — Года три назад, в самом начале войны, во французском журнале «Анналы химии и физики» был репост вашей статьи об изоляции электрических проводов с помощью триацетатных гидрофобных нитей и способах окраски их в разные цвета с помощью азокрасителей! Уж извините, был уверен, что автор ее… — он запнулся, подыскивая слова, — не так молод!
— Этот недостаток я исправляю каждый день! — пошутил я.
Они засмеялись, причем оба с явным облегчением. Перед ними не мошенник — и слава богу!
— Какие разделы химии вы хотели бы преподавать? — спросил профессор Люк Болье.
— В Новороссийском университете я читал лекции по разделам технической, на Одесских высших женских педагогических курсах — по общей, но могу любые другие, — ответил я.
— Курс органической химии подойдет? — спросил он.
— Конечно, — согласился я.
— У нас запарка с преподавателями. Если не найдем еще одного, возьмете и аналитическую? Будете получать в два раза больше, — предложил он.
— Давайте попробуем, — согласился я и проинформировал: — Я не бедный человек. Деньги интересуют меня постольку-поскольку. Главное, чтобы оставалось время на научные исследования.
— Заработали на своих изобретениях? — полюбопытствовал ректор.
— Получил наследство и правильно распорядился им, — ответил я. — В России не выдают патенты на открытия в химии.
Оба мои собеседники искренне удивились такой щедрости российского правительства за счет ученых и посоветовали мне получить патенты в Швейцарии.
— Насколько я знаю, никто пока не сделал это на разноцветную полимерную изоляцию, — поделился заведующий кафедрой химии.
174
Они таки написали в Новороссийский университет, уже не императорский, и, к моему удивлению, что почта добралась, получили оттуда подтверждение за подписью ректора Доброклонского А. П. В годы моей учебы и работы в университете он был исполняющим обязанности экстраординарного профессора по истории церкви на историко-филологическом факультете, поскольку защитил только магистерскую диссертацию. Второго профессора химии на такую маленькую зарплату в Швейцарии и Франции не нашлось. Претендовал немец, но на французском языке говорил отвратительно, а в Женевском университете преподавание велось только на нем. Так что с нового учебного года я стал преподавать органическую и аналитическую химию, разделив курс по второй с заведующим кафедрой Люком Болье, которому, как истинному швейцарцу, денег постоянно не хватало.
Женевский университет объединял французскую и немецкую модель преподавания. Обучение, как и у немцев, было практически бесплатным, всего пятьдесят франков (восемнадцать рублей семьдесят пять копеек по довоенному курсу) за семестр, но профессора, как и у французов, считались государственными (кантонными) служащими. Чтобы получить диплом студент должен в конце каждого года обучения сдать экзамены по нескольким обязательным предметам и дополнительным на выбор. Учиться можно бесконечно. Следует отметить, что швейцарские студенты, за редким исключением, гранит науки грызли упорно, методично, напоминая мне курсисток Одесских высших женских педагогических курсов. К тому же, малообеспеченным, которые учились хорошо, в качестве поощрения давали стипендию. Рождественские каникулы две недели, летние — семь, с середины июля до конца августа. Даты колеблются в зависимости от выходных.
Профессора получали небольшой оклад и хорошую доплату за лекции, лабораторные, зачеты, экзамены. Как потопаешь, так и полопаешь. Тут вам не российский университет, дурака не поваляешь. Я не шибко перетруждался, поэтому на круг выходило, если в рублях, около двух тысяч. Зато теперь в моем распоряжении была химическая лаборатория с сотрудниками на государственной зарплате и помощниками-студентами, которым платил сам. За первый же год я написал
