Меня вдохновили эти слова. Я отбросил обиняки и прозрачные намеки, отказался от сносок и примечаний и написал правду. Перед тем как приступить к работе, я внимательно перечитал главу седьмую Песни Песней Соломона. Помните: «Округление бедер твоих как ожерелье, дело рук искусного художника; живот твой — круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое — ворох пшеницы, обставленный лилиями; два сосца твои, как два козленка, двойни серны». «Я принадлежу другу моему, и ко мне обращено желание его». «Поутру пойдем в виноградники, посмотрим, распустилась ли виноградная лоза, раскрылись ли почки, расцвели ли гранатовые яблони; там я окажу ласки мои тебе».
«Семь минут» были опубликованы. Я сохранял анонимность и отказывался встречаться с издателем, потому что еще не был готов сообщить отцу и семье о том, что сделал. Я хотел немного подождать и посмотреть, будет ли «Семь минут» пользоваться успехом и смогу ли я стать профессиональным писателем. Из-за маленького тиража и цензуры книга принесла совсем мало денег, однако разговоры о «Семи минутах», которые я слышал в кафе, письма, которые получал от иностранных студентов и туристов, подталкивали меня к новым работам. Сначала я не отказался от книги, но позже захотел, чтобы месье Леру и другие поверили, что я отрекся от «Семи минут». Постепенно эта сказка стала известна всем.
Наконец пришло время принимать решение. Касси была беременна, я планировал писать другие книги. Я вернулся в Коннектикут, чтобы откровенно поговорить с отцом, но он серьезно заболел. Мать была на грани нервного срыва, а сестры жили в постоянном страхе — так огромна была их зависимость от него. Он черпал силы от Бога, к которому обратился на склоне лет, и опять стал католиком. Тогда-то я и узнал, что церковь интересуется Дж Дж Джадвеем и что книга Джадвея, моя тайная книга, будет занесена в список. Я понял, что ни отец, ни мать, ни сестры не перенесут этого последнего удара. Опасаясь за жизнь отца, я решил навсегда убрать с лица земли Джадвея, чтобы никто никогда не мог узнать, кто скрывается под его именем, чтобы мои родители не умерли от стыда.
Я сразу же написал в Париж Касси и Шону О'Фланагану, дал им подробные указания и послал деньги. Они поверили в мои благие намерения, в то, что я уничтожаю Джадвея, чтобы продолжить писать под другим именем. Я придумал Джадвею несносный характер, угрызения совести, самоубийство — короче, все самое ужасное, что могло прийти в голову, лишь бы следователи из церкви, архиепископ Парижский, Леру, отец Сарфатти и другие были удовлетворены и перестали задавать вопросы. Когда отец Сарфатти попытался дозвониться до меня, ему позвонил Шон О'Фланаган и сыграл роль Джадвея. Письмо отцу Сарфатти написала Касси Макгро, но текст подготовил я. Шон О'Фланаган поехал с Касси в Венецию и сыграл роль Джадвея на костюмированном балу. Это он отвечал на вопросы представителя Ватикана в герцогском дворце. Что касается телефонных бесед между Джадвеем и Леру, то за меня разговаривал Шон. Я прислал ему подробнейшие указания, что говорить. В это время я находился в Соединенных Штатах, и разговоры имели место после издания книги. Леру точно изложил их содержание, но неправильно назвал дату. Он заявил со свидетельского места, что они состоялись раньше, чем на самом деле. То ли он и впрямь забыл, то ли набивал себе цену в глазах обвинения.
Проще всего оказалось инсценировать смерть. Шон в начале тысяча девятьсот тридцать седьмого года подрабатывал в парижском издании «Нью-Йорк геральд трибюн», поэтому без особого труда поместил некролог на Дж Дж Джадвея. Он дал деньги нужным людям, и некролог перепечатали французские газеты. Шон распустил слухи через кафе, но смерть должна выглядеть по-настоящему. Касси устроила панихиду по Джадвею, на которой присутствовала она сама, Леру и несколько почитателей «Семи минут».
Джадвей исчез, я был в безопасности. Жизнь и честь отца, родственников были спасены. Потом я узнал, что Касси родила мою дочь, Джудит. Я оставил больного отца и вернулся во Францию. В Шербуре меня встречали Касси и Джудит. Оттуда мы вместе отплыли в Нью-Йорк. Я хотел назначить дату свадьбы, но Касси попросила подождать. Она хотела выйти за меня замуж, когда мой отец поправится, я расстанусь с ним и снова стану человеком, которого она любила. Она ждала в Нью-Йорке, а я поддерживал семью и тоже ждал — в Новой Англии.
Мой отец так и не поправился и умер ужасной смертью. Я так и остался живым приложением к нему. У матери не выдержали нервы, сестры были беспомощны и всего боялись. Дела фирмы шли все хуже, требовалась твердая рука. Вся ответственность за дело и семью легла на мои плечи. Мог ли я бросить свою семью? Касси сделала много, чтобы освободить меня, но у нее не хватило времени довести дело до конца. Я оставался в плену у своего прошлого.
Я отправился к Касси и умолял ее выйти за меня замуж до того, как я брошу свою семью и дело, от которого зависело благосостояние матери и сестер. Касси просто ответила: «Но Джадвей мертв, а я любила Джадвея». В следующий раз, когда я поехал к ней в Нью-Йорк, она исчезла. Только Шон знал, куда она уехала, но он обещал ей хранить молчание. Я поддерживал нашу дочь через Шона до тех пор, пока не узнал о замужестве Касси. Позже, когда я узнал о ее болезни, я платил за санаторий.
Шли годы, и я все больше и больше убеждался, что Касси была права. Джадвей ушел и никогда не вернется. Я женился, у меня появились дети. Наконец я разбогател и не мог отойти от дел. Джадвей умер, и я решил стать юристом, чтобы служить свободе слова.
До вчерашнего дня, когда меня нашел мистер Майкл Барретт, я не задумывался над тем, что Джадвей не умер. Сегодня утром я принял решение, но прежде позвонил жене и детям. Они единодушно поддержали меня. Потом я позвонил президенту Соединенных Штатов и попросил не выдвигать мою кандидатуру на пост члена Верховного суда, объяснив причину. Ему было жаль, но он отшутился, сказав, что, по крайней мере, первая леди теперь сочтет меня даже более интересным человеком. Потом я позвонил Касси Макгро. Я не мог разговаривать с ней самой, поэтому попросил медицинскую сестру передать Касси, что Джадвей жив. Я попросил просто передать: «Джадвей жив. Она поймет».
Майк Барретт медленно выдохнул, повернулся и покинул зал… и Джадвея.
На улице уже стемнело, воздух стал чистым и свежим.
Майк отправился на стоянку на Темпл-стрит, где оставил машину, и услышал за спиной шаги.
Он остановился, но не сразу узнал окружного прокурора Элмо Дункана.
— Наверное, вы не расслышали в том шуме, Майк, но после вынесения вердикта я поздравил вас.
— Спасибо, Элмо.
— Пойдемте, я провожу вас до машины.
Несколько секунд они молча шли, потом Дункан вновь заговорил, но не печально, а как бы обращаясь к себе самому:
— В детстве я преклонялся перед Бейбом Рутом. Он однажды произнес слова, которые запали мне в память. Мне они казались мудрее мыслей Сократа или Канта: «Сегодня ты герой, а завтра неудачник. Ну и плевать на все!» — Дункан по-мальчишески улыбнулся Барретту. — Поэтому, Майк, я и говорю: «Ну и плевать на все!»
В эту минуту он нравился Майку больше, чем до и во время процесса. Тот Дункан не был настоящим Дунканом, а только членом шайки Лютера Йеркса. А сейчас перед ним стоял настоящий Элмо Дункан.
