Вскоре читатели национал-социалистических газет узнали, что жизнь гауляйтера Берлина «в опасности». Геббельс сам написал несколько прочувствованных статей, где рассказывал о себе от третьего лица.
«Внезапно доктор Геббельс спрыгнул с сиденья. «Стой, товарищ водитель, останови!» Машина остановилась. «В чем дело, Доктор?» – «Не знаю, но опасность рядом». Мы достали оружие и вышли из машины. Вокруг стояла тишина, не было видно ни души. Мы осмотрели машину. Колеса вроде в порядке. А это что такое? На заднем колесе не хватало четырех крепежных болтов из пяти. Ни стыда, ни совести! Вот на какие подлости идут евреи и их наймиты».
Берлин, как внушали читателям Геббельса, был «коммунистическим» городом, осиным гнездом подрывных элементов. Как-то раз он якобы навестил товарища в больнице и столкнулся там с коммунистами, которые грозились побить его камнями. И это в самом центре Берлина!
Это было прямое продолжение тех времен, когда юный Геббельс мечтал предстать в образе ветерана войны, затем диверсанта, рисковавшего жизнью в оккупированном Руре, и, наконец, пропагандиста нацизма, которому грозила смерть в мерзком Берлине. Геббельс опять лепил из себя героя. Возможно, это производило впечатление на его штурмовиков, но совершенно не трогало берлинцев. Его геройская поза казалась им шутовством, и они откровенно смеялись над ним.
Геббельс сознавал, насколько прагматичен средний берлинец, и знал, что его не растрогать нелепыми россказнями. «Берлин – это город, где люди тверды сердцем, как нигде в Германии. Стремительный ритм бетонного монстра закаляет их, делает бездушными и бесчувственными. Борьба за хлеб насущный здесь более жестока, чем в провинции»[22].
Эти слова выдавали его провинциальное происхождение и страхи маленького мальчика перед большим городом. Однако сильнее страха было в нем желание завоевать Берлин, он мог его оскорблять и презирать, но не мог не восхищаться. «Лишь прожив здесь годы, вы начинаете чувствовать, что он загадочен, как сфинкс. У Берлина и берлинцев репутация хуже, чем они того заслуживают… Берлин обладает несравненной интеллектуальной гибкостью. Он живой и деятельный, трудолюбивый и храбрый, несколько сентиментальный и полный здравого смысла, слегка насмешливый и очень разумный. Берлинцу по душе работа и по душе игра… Сотни различных сил раздирают его на части, и очень трудно найти надежную опору, чтобы не потерять рассудительность… Берлинец судит о политике единственно разумом, а не сердцем… Но разум подвержен тысячам соблазнов, в то время как сердце продолжает биться в едином ритме».
6
«Как-то раз ближайшие соратники гауляйтера собрались в его апартаментах, – вспоминал друг Геббельса Юлиус Липперт. – Мы рассуждали о том о сем, а после скромного ужина Геббельс сел за рояль и стал наигрывать нам несколько новых песен, еще не слышанных в Берлине. Вдруг гауляйтер оборвал музыку, вскочил и произнес: «Мне пришла в голову отличная мысль. Нам надо выпускать еженедельник, он позволит нам сказать на бумаге то, что нам запрещают говорить с трибуны». Мы все прекрасно знали, что не готовы пускаться в подобное предприятие. Как можно соперничать с берлинской прессой без дорогостоящих анонсов, газетных киосков, без заказов на рекламные объявления?»
Особой необходимости в газете не было. Основным печатным органом нацистского движения была «Фелькишер беобахтер», выходившая ежедневно в Мюнхене и доставлявшаяся подписчикам всего лишь с двенадцатичасовым опозданием. Братья Штрассер выпускали свою ежедневную газету «Берлинер абендцайтунг». Но Геббельс упрямо твердил, что ему нужен собственный рупор – независимая газета, где он мог бы писать все, что вздумается.
Первым же вечером Юлиус Липперт стал главным редактором нового издания. «До сего дня я помню, как мы искали подходящее название, – писал позже Геббельс. – И вдруг меня осенило. Название могло быть только одно: Angriff («Штурм»). Само по себе название уже звучало как пропаганда и достигало своей цели».
Был еще и подзаголовок: «За угнетаемых против угнетателей!»
Как и предполагал Липперт, не было ни денег, ни типографии, ни бумаги, ни редакции. За исключением Геббельса, единственным человеком, мало-мальски соображавшим в газетном деле, был сам Липперт. Он договорился с типографией (в кредит), раздобыл бумагу (в кредит), проделал еще уйму организационной работы и был арестован. Его обвинили в нападении и оскорблении действием.
Предварительные анонсы составил сам Геббельс. 1 июля тысячи плакатов кричали изумленным берлинцам: «Ангрифф!» На другой день новые плакаты возвестили: «Der Angriff erfolgt am 4 Juli!» – «Штурм состоится 4 июля!» Пока озадаченные берлинцы ломали головы над загадкой, следующие плакаты уточнили: «Ангрифф» – выходит по понедельникам!»
На следующий день первый номер вышел двухтысячным тиражом. Газету можно было увидеть в редких киосках. Ею торговали вразнос нанятые для этого люди, но без особого успеха. Казалось, «штурм» провалился.
Даже Геббельс пришел в ужас, когда увидел газету. «Я не просто был раздосадован, меня переполняли стыд и отчаяние, когда я сравнил то, что получилось, с тем, что мне виделось. Убогий провинциальный листок.
Бред! Редакторы были полны благих намерений, но опыта им не хватало»[23].
С помощью д-ра Липперта, которого наконец освободили, Геббельсу удалось превратить «Ангрифф» в нечто, напоминающее газету. Они переписывали содержание коммунистической «Вельт ам абенд», адаптировали его под себя и обращались к рабочим. В четвертом номере Геббельс адресовал свои слова исключительно им и закончил следующим образом: «Мы настаиваем на запрете эксплуатации! Требуем создать германское государство рабочих!» Вся газета пестрела статьями в поддержку рабочих и против их хозяев. «Жилье немецким рабочим и солдатам!» «Мы бросаем вызов нашим капиталистическим палачам!»
Промышленники и знать, субсидировавшие Гитлера, были далеко не в восторге. На их жалобы Гитлер только пожимал плечами: мол, «Ангрифф» частное предприятие Геббельса, и он не вправе вмешиваться. Грегор Штрассер, испуганный появлением соперника в газетном деле, доказывал, что в Берлине не так уж много нацистов, чтобы оправдать существование двух газет. Ответ он получил в том же духе.
Вскоре между газетными торговцами Геббельса и Штрассера разразилась своего рода гангстерская война. Инициатива принадлежала людям Геббельса. Штурмовики в гражданской одежде отлавливали распространителей газеты Штрассера и избивали их в укромных местах. Штрассер несколько раз обращал внимание Геббельса на прискорбный факт, но тот полагал, что это, скорее всего, козни коммунистов, и отговаривался тем, что он, к сожалению, бессилен что-либо сделать.
Несмотря на жесткие меры, «Ангрифф» приносил что угодно, только не успех. «Нас все время донимают финансовые трудности, – писал Геббельс. – Деньги, деньги и снова деньги! Мы не в состоянии платить печатникам. Жалованье ничтожное. Нет возможности вовремя оплачивать аренду и телефон…»
