Парвус воспринял арест с холодным цинизмом. Он хорошо знал, что, начиная с этого времени, он будет использовать каждое пережитое здесь мгновение как писатель и пропагандист.
При ознакомлении с тем, что Парвус тогда написал, создается впечатление, будто революционер Парвус действовал по сценарию писателя Парвуса, своего alter ego.
«Я был арестован 21 марта 1906 года по старому стилю, — так начинаются его мемуары об этом времени, — чрезвычайно вежливый капитан полиции обыскал мой письменный стол, а так как он у нас был общим, то заодно и стол моей подруги. Он перевернул всю нашу квартиру, забрал с собой каждый исписанный листок и ставил меня в ближайший полицейский участок, разумеется, в соответствующем сопровождении. В участке я около сорока пяти минут наблюдал за служащими в гражданском и дежурным лейтенантом полиции, выполняющими какие-то письменные работы. Потом меня перепоручили одному дородному сотруднику полиции, вместе с которым мы сели в открытые дрожки. Взглянув на него со стороны, я подумал, что был бы не прочь толкнуть его в бок, чтобы он свалился вниз. Но только какая в том польза?»
Лелея мысль, как бы ему насильно избавиться от охранника, он попытался разыграть из себя невиновного, который всего лишь по ошибке должен был пасть жертвой. Он втянул полицейского в разговор о своей мнимой родине — Богемии, что было записано в фальшивом паспорте, и рассказывал правдивые истории о многодетной семье, которую он там якобы оставил. Когда ему показалось, что он уже завоевал доверие своего визави, он взвесил свои шансы: «Может быть, стоит попробовать? Быстро повернувшись всем корпусом вправо, я бы смог схватить его за шиворот, левой рукой я бы выхватил у него револьвер, всем телом навалился на мужчину и… Но что, если соберутся прохожие и откуда-нибудь прибегут другие охранники? И все же — может быть, сделать все сразу? Если бы я схватил парня двумя руками, разве бы я не смог его удушить? Я исподтишка покосился на своего сопровождающего, сравнивая в уме мощность его шеи с силой моих рук. Жандарм тихонько клевал носом, и ему вряд ли приходило в голову, что в этот момент я взвешивал его шансы на жизнь и смерть…»
Кто знает, стоило ли рисковать, может быть, Парвуса сразу же посадили бы в тюрьму, а может, и так собирались выпустить на следующий день? Он не мог ответить на эти вопросы и потому не поддался искушению и удержался от попытки совершить побег.
Парвуса привезли в тюрьму. Он разглядывал свое новое жилье оценивающим взглядом избалованного заключенного с международным опытом. На первый взгляд его камера в тюрьме, расположенной на берегу Невы, с выкрашенными в белый цвет стенами и лепным потолком показалась ему довольно уютной по сравнению с впечатлением «доменной печи», которое на него произвела кирпичная постройка берлинской тюрьмы.
Список на стене включал все предметы, вплоть до шоколада, которые заключенный мог заказать себе на собственные деньги; позже он будет с гордостью вспоминать, как он, находясь в заключении, шил себе на заказ костюмы и шелковые галстуки.
Скуки тоже можно было не бояться: каталог содержал информацию об огромной тюремной библиотеке, где были книги практически по всем областям знаний и на многих языках.
Когда он знакомился с условиями своего нового жилища, к нему зашел пожилой, сухопарый, явно плохо слышащий надсмотрщик со слуховым рожком и спросил, не нужно ли что-нибудь новому заключенному, оторвав последнего от своего занятия. Когда Парвус позже написал, что попросил дать ему Библию, потому что эта книга его время от времени «интересовала и развлекала», это, скорее, было проявлением его высокомерной позы. Ведь обычно Библия, как и молельная икона, и без того лежали в каждой камере.
«Мне подали Евангелие. Эта необычная книга захватила меня и на этот раз, так происходило всегда, когда я читал ее. Особенно меня интересовала связь между Христом и Иоанном Крестителем, которому образ Спасителя представляется компромиссной фигурой. Иоанн — грубый и жесткий, его речь зла, он непримирим, он наравне с нищими, сам — нищий, лохматый парень, питающийся подножным кормом, он воплощение протеста бедных.
Христос, напротив, редко бывает жестким, он постоянно старается быть посередине. Он не выразитель интересов бедных, он — их защитник, он стоит над обеими партиями. Не в этом ли кроется секрет успеха его учения, а также его трагизм: завоевав мир, оно превратилось в догму?»
Между тем становилось темно. В восемь часов вечера колокольный звон и гул голосов оторвали Парвуса от размышлений. Одиночные камеры были открыты, чтобы заключенные могли вместе помолиться перед сном. Из строгих мужских голосов политических заключенных и обычных преступников получился неблагозвучный хор.
Пережить такое Парвус мог только в русской тюрьме. Дожидаясь допроса, он обдумывал, как его могли вычислить, может, кто-то предал? И что о нем было известно — имя, под которым он приехал, или его личность была фактически идентифицирована? На каждый из этих случаев он подготовил себе соответствующую манеру поведения, а его юридические знания стали для этого ценнейшим инструментом, во всяком случае, он знал, на какие статьи закона стоило обратить внимание.
Между, тем в полицейском участке уже писали отчет, который должен был послужить основанием для протокола допроса:
«Начальник Санкт-Петербургского губернского жандармского управления.
Секретно.
Апрель, 1906 год, № 9105.
По дознанию о втором Исполнительном комитете Совета рабочих депутатов привлечен в качестве обвиняемого некто «Парвус», назвавшийся при задержании австрийским подданным Карлом Карловым Ваверка, на имя которого и предъявил паспорт № 730, выданный Австрийским правительством.
При осмотре называющего себя Ваверка оказалось, что он обрезан по иудейскому закону. В обнаруженных при нем статьях, которые, между прочим, помещались в социал-демократическом журнале «Искра», и касающихся русского народа, подписанных «Парвус», автор везде говорит: «наш народ», «наш солдат» и т. д., что указывает на то, что автор — русский подданный. Все это дает основания к заключению, что арестованный Парвус нелегально называет себя Ваверка.
