На скальном островке, Затерянном в морях, Зимует вдалеке Радисточка моя.
И там среди камней Стояли мы часок, Но объясниться с ней, Представьте, я не мог.
Теперь он, кажется, жалеет, что «объясниться с ней не мог» тогда, в Москве. И отголосок ревности в этой песне тоже прозвучал: последнее четверостишие имело поначалу такой вид: «И там среди камней, / Обтёсанных водой, / Зимует вместе с ней / Механик молодой». В одном из писем пишет Аде: «Страшно ревную тебя». Задела-таки Визбора поездка Ады с Максимом на Волгу. Задела и кое-чему научила…
«Маленький радист». Связисты были в армии на виду, эта служба считалась не то чтобы элитной, но уважаемой. Солдат Визбор и впрямь освоил специальность радиста; как радисту ему даже был присвоен со временем первый класс. Не всё же ему мёрзлую землю долбить. Что ж, человек он ответственный и серьёзный, не мальчик-новобранец (да он в армию и не мальчиком уже попал), и хотя бывают наряды вне очереди, но благодарностей от командиров у него всё же больше. Доверить ему рацию вполне можно. И он уже не рядовой и даже не ефрейтор, а сержант, более того — старший сержант. Как-никак, а служебный рост! Вообще в армейскую жизнь он, похоже, вписался неплохо, а если учесть, что никакой дедовщины в те времена в армии не было, то что бы и не служить. Кстати, освоил и вождение автомобиля, что было несложно тому, кто имел удостоверение пилота. Ротным командиром у связистов был капитан Фёдор Никифорович Чудин, а командиром отдельного батальона связи, в состав которого входила эта рота, — майор Пискарёв, к радисту Визбору относившийся неплохо. Последний однажды хитроумно и ловко помог своему батальонному: приехала комиссия, и помимо всего прочего она должна была проверить строевую подготовку. Визбор говорит Пискарёву: положите каждому солдату за голенище сапога по неполному коробку спичек, и во время маршировки будет очень эффектный звук. Сработало! Комиссия осталась Довольна.
А потом Визбор подружился с сыном Пискарёва Женей, показав школьнику классный борцовский приём (не зря посещал институтскую секцию). Хлопнулся о грунт Женька крепко, но держался молодцом, по-мужски. И отцу не пожаловался: сам ведь просил показать, так что ж тут жаловаться…
Письма Визбора, где он повествует о своей радиослужбе, — не письма, а целая поэма. «А заниматься радиосвязью, оказывается, очень увлекательное дело. Радист никогда не бывает одинок. Даже ночью в нашей северной пустыне. Сидишь — холодно, костерок еле-еле горит, в лесу какие-то черти поскрипывают. А включишь рацию — перед тобой весь мир! От Филиппинских островов до Володи Красновского, работающего в десяти километрах от тебя». И радист Визбор представляет мысленно тех людей, о которых идёт речь в радиосообщениях — например, каких-то работяг, самовольно ушедших с лесозаготовок, коим велено «задержать аванс»: «Вот едут сейчас в вагоне и пьют водку этот Бурмин и компания и не подозревают, что где-то в Кеми их ждёт некий удар на жизненном пути». Но это, конечно, очередная мягкая визборовская шутка. А что касается рации — любопытно, что в письме дипломированного педагога появляется такой вот пассаж: «Между прочим, ещё до армии я мечтал о профессии, которая дала бы мне возможность работать где-нибудь на зимовке, в экспедиции, в горах. И вот она почти в руках!» Здесь уже видна своя, визборовская, жизненная и творческая программа: идти не от умозрительных-кабинетных представлений о жизни («Я не верю в гениев с Тверского бульвара» — то есть из Литературного института, который как раз на Тверском бульваре и находится), а от жизни, от пройденных самолично дорог и испытаний. Такими и окажутся его позднейшие песни, и в этом будет заключена их особая убедительность.
