Авося не стал разбираться, на кого именно у собак чешутся зубы, решив, что будет благоразумнее на всякий случай держаться от них подальше.
— А как отсюда выйти? — поинтересовался Митя.
— Ты опять за своё? Снова принялся вызнавать секретные сведения? Не зря я сразу почуял, что ты личность подозрительная, — ощерился д’Оберман.
— Сам ты подозрительная личность. Всё время всех подозреваешь, — возразил Митя.
— Не всех, а только тех, кто выспрашивает про нашу контору. Вопросы здесь задаю я, понятно? — прорычал пёс.
— Понятно, — кивнул Митя и попросил: — Тогда выведи нас отсюда без всяких вопросов.
— Вот это другой разговор, — удовлетворённо гавкнул д’Оберман и скомандовал: — На ковёр становись! Смиррно!
Митя, Авося и Мефодий застыли на месте. Коврик медленно пополз вверх. Последнее, что друзья слышали перед тем, как окончательно подняться, был шёпот д’Обермана:
Глава 13
СОРОКА-БЕЛОБОКА
Снова оказавшись на дороге желании, друзья поспешили по указанному адресу. Скоро тропа вывела их на поляну Трёх Сосен. Стройные красавицы в пышном одеянии из зелёного игольчатого меха, несомненно, выделялись из всех деревьев. Они так высоко вытянулись в небо, словно хотели подцепить макушками облака. Чтобы не мешать друг дружке и позволить путникам любоваться каждой из них в отдельности, сосны росли в разных концах поляны.
— Хорошо, что тут всё рядом. Даже если захочешь, не заблудишься. Остаётся только найти номер 40а, — сказал Митя.
Друзья бодро зашагали от первой сосны налево, возле второй они ещё раз свернули налево, а когда повернули налево в третий раз, то снова подошли к первой сосне и обескураженно остановились.
— Никакого 40а тут нет, — сказал Мефодий.
— Может, мы не так сосчитали? — засомневался Авося.
Они обошли сосны ещё раз, но опять вернулись туда, откуда пришли.
— По-моему, некоторые вечно всё путают, а ещё берутся других вести, — сказал Авося и многозначительно посмотрел на Митю.
После такого несправедливого обвинения некоторые, конечно, обиделись и не могли смолчать.
— Ничего я не перепутал! Я точно помню адрес, — возмутился Митя.
— Лично я тебя не называл, но если ты сам признаёшь, что виноват, то, значит, так оно и есть, — сказал Авося.
— Вовсе я не виноват, — оправдывался Митя.
— Это называется заблудиться в трёх соснах, — сделал вывод Мефодий.
— А может, это вообще не те сосны? Тут нету ни «а», ни «б», а нам надо целых сорок, — вздохнул Митя.
— Просто ты в адресах не смыслишь ни «бе» ни «ме», — поддразнил его Авося.
— Если ты такой умный, то сам ищи эти 40а, — рассердился Митя, и тут ему в голову пришла настолько умная мысль, что все обиды тотчас улетучились.
— Я знаю! — радостно воскликнул он. — Нам нужны никакие не 40а, а сорока, обыкновенная сорока.
— Почему это обыкновенная? Я очень даже выдающаяся, — раздалось сверху.
Друзья задрали головы и увидели старую знакомую. Она сидела на ветке возле сорочьего гнезда и без всякого смущения глазела на путников, будто не имела никакого отношения к украденной монете.
— Да уж, выдающаяся! Тебя-то мы хорошо знаем, — сказал Митя.
— Подумаешь, удивил. Про меня каждый с пелёнок знает. От горшка два вершка, а уже про Сороку-Белобоку рассказывают. Поэты мне стихи посвящают. А уж сколько про меня книжек написано — пропасть, — бахвалилась Сорока.
— Про тебя не детские книжки надо писать, а детективы с ограблениями, — мрачно заметил Митя.
— Что ты такое говоришь! Я — честная сорока и грязных намёков не понимаю, — обиженно заявила Белобока.
— Я и не намекаю, а прямо говорю. Мне нужна монета.
— Ха! Тоже мне умник нашёлся. Монета всем нужна, — усмехнулась Сорока.
— Мне нужна не простая монета, а та, которая перенесёт меня домой, — уточнил Митя.
— Две копейки, что ли? — спросила Сорока.
— Да.
— Я её в глаза не видела, — нахально соврала мошенница.
— А откуда ты знаешь, что это две копейки? — уличил её Митя.
— Я?! Ничего я не знаю. И вообще, что ты ко мне пристал?
— Потому что ты тащишь всё, что плохо лежит. И не отпирайся, — прикрикнул на Сороку Авося.
— Зато у меня всё лежит очень хорошо, — возразила Сорока-Белобока.
— Да уж, ты известная мастерица чужие вещи таскать, — покачал головой Митя.
При этих словах Сорока недовольно взъерошила перья и, возмущённо вертя хвостом, застрекотала:
— Злые языки! Почему в пропажах обязательно меня обвиняют? Я в жизни чужой нитки не взяла!
— Нитки, может, и не взяла, а драгоценный камень? — мстительно напомнил Митя.
— Ой, что-то с памятью моей стало. Ничего не помню. Начисто память отшибло. Какой такой драгоценный камень? Кстати, на твоём месте я бы даже напоминать о нём постеснялась. Камушек-то совсем никчемный, маленький, красненький. Одно слово — не брильянт. А уж про две копейки и говорить нечего, не видала и знать ничего не знаю.
Она подлетела к гнезду и, взъерошив перья, стала поудобнее устраиваться в нём, чтобы прикрыть накопленные богатства.
— Как говорится: не пойман — не верь, — вставил Мефодий.
В это время между прутьев проскользнула монетка и упала на землю прямо к Митиным ногам.
— Вот же мои две копейки! — радостно крикнул Митя.
— Где? Ничего не вижу, — щурясь приглядывалась Сорока, у которой внезапно сильно ослабло зрение.
— А уверяла, что честная. Теперь я знаю, что ты за птица! — заявил Митя.
— Вот и я говорю: — Сколь, воровочка, ни бейся, всё равно конец один, — подтвердил Мефодий.
Однако Сорока не собиралась признавать свою вину. Она сердито повертела клювом и застрекотала:
— Клевета, откровенная клевета. Сама не понимаю, как тут очутились эти две копейки. Просто чудеса!
— Ты же сама говорила, что чудес на свете нет, — съязвил Митя.
— Погорячилась. С кем не бывает, — примирительно заявила Сорока и плаксиво запричитала: — К тому же, если даже я и взяла какую кроху, что же тут такого? Мне надо деток кормить, кашку варить. Вот нынче, к примеру, я как полагается кашу сварила. Этому дала, этому дала, а этому ничего не дала. Другие оглоеды всё до дна выскребли. А ты меня лишней копейкой попрекаешь. Хоть бы постеснялся!
