Отец в сердцах воскликнул:
– Так ребенок с утра до вечера находится у Кислицких! Кушает, играет с Лизкиной дочкой. Она и сейчас у них. Я каждый вечер хожу, забираю домой. Как мне смотреть людям в глаза, у них нечего кушать, а Любочку нашу кормят каждый раз! Короче, Федька, не возьмешься за ум, сам пойду в сельсовет, напишу заяву, пусть забирают ребенка в приют. Все лучше, чем смотреть ей каждый вечер на папку-алкаша! А сейчас иди, забери Любку, люди уже спать ложатся. У меня разболелась коленка, не могу.
Оглушенный всем сказанным, Федор глядел в одну точку, пока отец опять не стал его донимать:
– А может, ты продолжаешь думать об этой блуднице?! Ну, тогда и вовсе дурак, что до сих пор не понял ничего! Если она свою плоть от плоти бросила в такую годину, что мы с тобой можем ожидать от нее? Если запретим ей встречаться с кобелями, она, вот тебе крест, потравит нас! Мой тебе сказ, сынок, – больше в нашем доме я не хочу ее видеть!
Старик умолк, а Федьку вдруг обуяла жажда деятельности. Он живо поднялся, засуетился по комнате, заглядывая во все углы. Отец достал из-за печки узел с пшеном и подал его Федору:
– Отнеси, пусть варят детям. Лежит все равно без толку, я и печку-то не топлю для одного себя.
Федор, благодарно глядя, взял узел, проверил в кармане, не потерялись ли несколько кусочков сахара рафинада, и стремительно вышел во двор. Остановился только перед дверью дома Кислицких. Вдруг вспомнилось гневное лицо Лизаветы во время случая с волами. Она тогда отчитала его за свою дочку. Не забыть этого Федору никогда… Что-то есть такое, чего он не понимает. Или не хочет понять?
Решительно постучав и одновременно открыв дверь, он зашел в дом Лизы. Все, кроме Николая (тот встречался с девушкой), были в сборе. Дети, Павлинка и Любочка, играли в кровати. Федор остановился у порога, теребя в руках узел с пшеном. Он не знал, что дальше делать и говорить. Любочка, захлебываясь от радости, вскричала:
– Папка, мой папка пришел!
Дети, взявшись за руки, прыгали по кровати, старательно, как стишок, выпевая:
– Папка, папка, пришел папка!
Потом с визгом повалились в куча мала, в конце концов настало затишье.
Шальнов, чувствуя, что говорить должен он, начал:
– Лизавета и вы, тетя Анюта, простите нас с отцом, что Любаша каждый день у вас. Надоела уже, наверное… И спасибо вам.
Федор смешался, замолчал, потом вспомнил:
– Вот, возьмите пшено на кашу. Это я получил председательский паек в районе. И вот еще. – Он подошел к детям и достал из кармана кусочки сахара.
Девочки молча, расширенными глазами смотрели на сахар, не веря, что это для них, и боясь протянуть руки. Вмешалась Анюта. Она забрала у Федора сахар, детям дала по кусочку, приговаривая:
– На сегодня хватит, они не голодные. Уже должны были спать!
Анюта с пшеном и сахаром ушла на кухню, у Мани с Григорием нашлись дела в другой комнате, и Лизавета с детьми и Шальновым остались одни. Первой мыслью Лизы было одеть Любочку и отправить Федора с ребенком домой. Девочки в это время совали друг другу обсосанные кусочки рафинада, заверяя каждая, что уже наелась и больше не хочет.
«Вот где грех! – мелькнуло в голове Лизы. – Они и ведут себя как родные! Вот что мне делать, а?»
Она взглянула на Шальнова, тот так и стоял около кровати, не зная, как ему поступить дальше. Лизавета ужаснулась: она никогда не видела мужчин в таком беспомощном состоянии, поэтому поспешила разрядить обстановку:
– Пусть ребенок ночует здесь, поздно ее нести домой. Я их сейчас буду укладывать спать. Только скажи деду Николаю, чтобы не волновался.
Федор расслабился, признательно взглянул на Лизу, хотел было рассыпаться в благодарности, но споткнулся на полуслове, так и застыв. Лизавета с удивлением вынуждена была спросить:
– Что с тобой, Федор? Что-то не так?
А он так и продолжал таращить на нее глаза, вдруг увидев, что это уже не прежняя Лизавета, а другая женщина и даже привлекательная… И он, оказывается, много пропустил. Федор спохватился, Лиза ждала ответа.
– Да нет, все в порядке. Просто у тебя…
Ничего лучше не придумав, брякнул:
– Такие волосы красивые…
А Лизавета смутилась, также не зная, что ответить. И вдруг, о чем-то вспомнив, бросила:
– Кстати, подожди, я сейчас!
Метнулась в другую комнату, вышла оттуда с расческой в руках. Шальнов завороженно глядел на расческу, еще не веря до конца, что это – его.
– Вот, возьми. Это твоя! – коротко сказала Лиза.
Федор взял ее двумя руками, прихватив и Лизины пальцы, поднес ближе к глазам, рассматривая нацарапанные звезду и букву. Улыбка на его лице была такой довольной, будто наконец обнаружил утерянное сокровище.
– Лизка, ты не представляешь, какую радость мне доставила! Расческу мне подарил мой взводный, лейтенант Анисимов. Он погиб уже буквально перед Победой. Мы всю войну с ним бок о бок…
Шальнов успокоился и обыденным тоном спросил:
– А ты где ее нашла? И когда? У меня ее давно уже нету!
За всю жизнь Лизавета так не краснела… Будто горячей кровью облило щеки. Отвернув голову, молчала. Что-то у Федора щелкнуло, какая-то кнопочка, потому что он, так же отвернув голову, только в другую сторону, конфузливо промямлил:
– А… Ну да!
Потом после паузы закончил:
– Прости!
Дети, укрытые до подбородка, сонными глазами смотрели на взрослых, засыпая. Шальнов взялся за ручку двери уходить, но вышла Анюта, неся в руках завернутый в суконный платок сверток:
– Возьми, Федя, отнеси Николаю, пусть поест! Похлебка еще горячая, в печи стояла. Здесь недалеко, донесешь, не остынет. Он же ничего не варит, я знаю.
Федор взял сверток, сразу почувствовав тепло от горячего горшка, сказал «спасибо» и ушел.
* * *
Всю последующую ночь и день мысли у всех были разные, а вечером опять все собрались в доме Лизаветы. Детей рано забрали с улицы: Павлинка кашляла. Днем приходил Николай, принес ведро картошки. Анюта усадила его за стол, заставив съесть горячей похлебки с пшенной кашей. Убедившись, что с Любкой все в порядке, дед впервые в хорошем настроении ушел домой.
В доме было весело. Любочка, на правах старшей, ухаживала за Павлинкой, считая ее пациенткой, а себя фельдшерицей. Заматывала ей платком шею, укрывала до подбородка и даже отдала Павлинке свою перчатку. Каждое утро они просили у бабы Анюты «те, красивые, из Немеччины пальчатки» поиграть. Анюта выдавала с условием: чтобы не затеряли и не порвали. Маня, недовольная, что перчатки были для нее малы, решила наябедничать:
– Лизка, не разрешай им играть перчатками. Они сегодня натянули их на лапы Валету. Он так, в перчатках, и полез в будку.
