Пьер, судя по его виду, посчитал вопрос слишком смешным. И Эрик уже собирался пуститься в объяснения, что он не боится учителей, распускающих руки, и не поэтому спросил. Но сдержался. Это ведь прежний Эрик не боялся учителей. И тогда он решил выяснить, можно ли договориться о частных уроках по математике (Окунь ведь постоянно выгонял его со своих занятий). Пьер объяснил, что он сам мог бы помочь Эрику за полцены и с гарантией. То есть деньги назад, если бы не помогло. Отец Пьера разбогател на торговле, и это был его любимый трюк, по словам Пьера.
Когда они рассмеялись вместе, Эрик почувствовал себя счастливым.
Пьер взял его с собой в столовую и показал место в самом конце одного из двадцати длинных столов. За каждым рассаживались двадцать учеников. С одного конца — старший по столу и его заместитель. Подле них гимназисты в определённом порядке, на манер распределения мест при званых ужинах, где ближе к хозяевам полагалось находиться самым знатным или очень состоятельным, а подальше — менее знатным или состоятельным. Далее, по ходу стола сортировались примерно таким же образом ученики реальной школы, а новичку вообще полагалось последнее место на дальнем от «начальства» конце. Еду подавали также по рангу на больших нержавеющих тарелках официантки-финки. Трапеза начиналась и заканчивалась молитвой.
После ужина давались свободные два часа на занятия спортом и учёбу. Потом ученики реальной школы расходились по своим комнатам.
Пьер отсутствовал, когда Эрик вернулся в Кассиопею, лёг на кровать, прикрыв глаза и просто наслаждаясь свободой.
Но на следующий день предстояли важные соревнования. Ему требовалось хорошо выспаться, чтобы должным образом отдохнуть. Ведь ему мнились победы и в плавании, и в легкой атлетике, ибо известность, завоёванная таким образом, идеально подошла бы для новой жизни.
Но от радости и возбуждения пульс стучал в висках барабанной дробью и не давал заснуть. Он решил, что нехудо бы пойти в бассейн и проплыть его 25–30 раз в свободном темпе. Тогда, в меру умотавшись, он заснет как убитый и встретит новый день свежим, исполненным сил.
Когда он прибежал в бассейн с махровым полотенцем через плечо, там было почти пусто. Поверхность воды выглядела зелёной и спокойной. Вдалеке у вышки небольшая компания склонилась над тренировочным планом, который они горячо обсуждали.
«Привет, — сказал он, — можно поплавать немного?»
Они засмеялись.
«Поплавать немного, — передразнил его самый крупный из них. — Ты новенький здесь, так ведь?»
«Да-а, я приехал сегодня».
«Тебе не мешает узнать наши правила. По вечерам бассейн только для четырёхклассников, членов Совета и школьной команды. Так что вали отсюда!»
«Да, но я думал только…»
«Таким вот „новым-и-крутым“ нечего думать. Проваливай!»
Они повернулись спинами к нему, и он почувствовал, как в нем зреет и наливается гнев. Но ведь как раз этого он стремился не допустить любой ценой. Он колебался и все еще стоял на том же месте, пока его не «обнаружили» снова.
«Разве тебе не сказали, чтобы ты убирался?»
«Да, — ответил он. — Но я не собираюсь этого делать».
Наступила тишина. Тишина, наполненная злобой. Сейчас он бросил первый камень. И не годилось отступать.
«За сколько надо сделать 50 метров вольным стилем в школьной команде?» — спросил он (ничего другого, чтобы утихомирить страсти, в голову ему не пришло).
«Послушай, — сказал четырёхклассник несколько менее представительного вида. — Ты плаваешь?»
«Да, четыре года в Капписе. Так какое время на 50 вольным?»
«Сделаешь меньше 31 секунды?»
«Если у тебя есть секундомер, я сделаю меньше 29».
Конечно, он не разогрелся. Но всё равно знал, что справится, поскольку на 25-метровой дорожке получался выигрыш где-то в секунду на повороте.
«Хорошо, — сказал самый здоровый, — у меня есть часы. Школьный рекорд 29,6».
Эрик несколько раз помахал руками над головой, чтобы насытить кислородом лёгкие. Он верил в успех. Потом шагнул на стартовую тумбу.
«Сейчас, чёртов папаша, — подумал он, бросившись в воду. — Сейчас…»
Он проплыл за 29,1.
Они вытащили его из бассейна и хлопали по спине. Их враждебность, похоже, улетучилась. Он принёс извинения за то, что немного не дотянул до 29, но ведь не разогрелся и… Они отмахнулись и сказали, что, начиная с настоящего момента, он входит в школьную команду и может тренироваться, когда захочет. Он познакомился со всеми по очереди. Все крепко жали ему руку и улыбались.
Потом он в радостном возбуждении преодолевал километр за километром, и зелёная вода бурлила вокруг глаз, точно как во Дворце спорта в Капписе, куда он приходил вечерами в последние годы не только ради спортивных достижений. Тот бассейн позволял хотя бы на время забыть о своих обязанностях главаря шайки и находиться подальше от папаши. А потом являлся домой после тренировки с красными от хлорки глазами, и лампы представали в блестящих ореолах, и вроде как не возникало особых причин для трепки. Он ведь только занимался спортом и не делал ничего, заслуживающего наказания. И от усталости после восьми тысяч метров работы руками и ногами он спал без снов, без колотящегося сердца, без ненависти, как будто мир представлял собой только бурлящий светло-зелёный поток, и от него самого требовалось просто считать повороты и следить за чёрной полосой, выложенной кафелем по дну.
Однако сейчас, когда он рассекал в 25-метровом бассейне, где получался дополнительный выигрыш за счёт новой американской техники разворота кувырком вперёд, которую тренеры в Капписе ввели как раз перед его вынужденным отъездом, это представлялось как музыка. Как вальсы Шопена или сонаты Бетховена в мамином исполнении. Казалось, вода не оказывала никакого противодействия, и все дистанции одолевались без напряжения. А перед мысленным взором проплывали, сменяя друг друга, большие дубы в центре новой школы, лицо Пьера в очках, девушка с косами и своей борьбой против ядерного оружия. И вроде он сам бренчал на рояле, как бывало в детстве, когда папаша, отнюдь не будучи мало-мальски сносным исполнителем (куда ему до мамы), угрожая тумаками, требовал повторять гаммы. И тело в воде подчинялось малейшему взмаху. Вплоть до состояния усталости, необходимой ему, чтобы выспаться и суметь победить на следующий день. Он был Эриком, членом школьной команды по плаванию. Только это. Никакой шайки, никакого насилия, даже никаких дерущихся учителей. А завтра ему ещё предстояло стать бегуном Эриком и потом оставаться только бегуном и пловцом, и никто не должен был обнаружить белые шрамы на его костяшках.
Спортивный день по организации напоминал военные маневры средней руки. Время до обеда отдавалось предварительным соревнованиям всех учеников по всем видам, а после обеда проводились финалы, куда выходили шесть лучших. К некоторому удивлению Эрика, реальная школа и гимназия соревновались не отдельно, а вместе, что заведомо обеспечивало победу старшим возрастам. В ответ на его вопрос, почему так заведено, последовало малопонятное объяснение, что это имеет отношение к духу Щернсберга: согласно принципам дружеского воспитания, младшие должны знать своё место.
