— Еще одно? — Я сбилась со счета.
— О! Такого мы еще не видели.
В ближайшие выходные Бахалим предупредил родителей, чтобы не ждали его. Мол, еще к одним родственникам нужно заглянуть, соскучились там. Пропал он ровно на два дня. А на третий явился. И не один. За ним, а точнее, впереди него, важно шествовал старик с длиннющей белой бородой.
Тут мне опять показалось, что я стою под холодным душем. Губы мои были так плотно сжаты, что, наверно, посинели, но уже темнело, а свет никто зажечь не догадался, поэтому все перемены моего лица оставались для родителей тайной.
Старик важно вошел в комнату и взглянул на маму. Бахалим вел себя с ним почти подобострастно и показывал маме знаками, чтобы она поклонилась. Но мою маму так просто не возьмешь: будет она кланяться всяким незнакомым старцам. Однако легкий поклон из уважения к возрасту вошедшего она все-таки отвесила. Старик удостоил ее кивка своей белой головы и прямиком отправился в комнату, где постанывал на кровати отец. Мама с Бахалимом хотели было пойти за ним, но он сдвинул брови так, что они остановились, и закрыл за собой дверь.
Отец почти не обратил внимания на вошедшего, потому что покалывания в боку переходили в острую, едва переносимую боль. Он бы, может быть, совсем не заметил посетителя, но тот вдруг громко и протяжно запел какую-то восточную заунывную мелодию. Голос у него оказался молодым и сильным. Отец повернулся на голос и опешил: перед ним стоял не просто старик, а «просто какая-то коронованная особа»: величественный взгляд, царская осанка.
— И ты знаешь, — смущенно говорил отец, — мне на минуточку даже показалось, что на голове его блеснула корона. А потом я неожиданно уснул, и мне снилось, что мы с этим царственным старцем пьем чай в райском саду. Вокруг нас — черная ночь, звезды усыпали небо, и то там, то здесь мелькают люди, приносящие пиалы с чаем, фрукты, убирающие что-то лишнее со стола. Правда, одежда на них была немного странная — старинная, что ли.
— Вот-вот, — вмешалась мама. — Он мне этот сон уже раз двести во всех подробностях рассказывал. А что ему еще рассказывать? Он ведь ничего не помнит. Старик пришел, а он уснул и проспал до тех пор, пока старец не удалился столь же величавой походкой, оставив нам на память свою черную лиану.
— Знаешь, — задумчиво сказал отец, — может быть, он меня загипнотизировал? Ведь неспроста же я уснул и проспал чуть ли не двадцать часов кряду. Мама испугалась даже. Говорит, я во сне метался, то в пот меня бросало, то руки и ноги леденели. Она даже хотела «скорую помощь» вызвать. Бахалим ее чуть ли не за руки держал, когда я наконец очнулся. Зато веришь или нет, но с тех пор у меня ни разу ничего не болело.
— По дереву постучи, — притворно-визгливо потребовала мама. — Этот старик у них там вроде лекаря или шамана. Пришел, запел — и все прошло.
— Да, да, — заспешил папа на тот случай, если я вздумаю ему не поверить. — Я через две недели прошел полное обследование у всех врачей. Ничего они у меня не обнаружили. Говорят, даже следа не осталось от всех моих болячек, представляешь?
В комнате к этому времени уже стояла почти полная темнота, и тут мама сообщила, что мечтает поскорее увидеть Зуму. Теперь, в феврале, у Бахалима сессия и он должен приехать к ним в гости вместе со своей женой. Я с шумом выдохнула воздух, и мама тоже вздохнула, как ей показалось, со мной за компанию, и принялась рассказывать дальше.
Как только Бахалим уехал, в нашу дверь снова позвонили. К всеобщему удивлению, это оказался декан одного из факультетов Института иностранных языков, построенного недавно около нашего дома. Он вежливо извинился за непрошеный визит и сказал, что пришел с деловым предложением, которое непременно заинтересует папу. Он предложил ему вести два курса на своем факультете и ставку старшего преподавателя. Отец был на седьмом небе от счастья. На следующий день зазвонил телефон. Мама сняла трубку.
— Я слушаю!
На том конце провода уверенно назвали ее фамилию и имя отчество.
— Да, это я, — сказала она.
Тогда голос сразу приобрел оттенок просительности и стал чуть заискивающим. Звонила женщина, мать десятиклассника, который собирался поступать в Институт иностранных языков. Английский ее отпрыска оставлял желать лучшего, и она умоляла мою маму «сделать из ребенка человека». Мама очень удивилась этому звонку, но согласилась помочь. Мою маму вообще очень легко разжалобить, а помогать — это ее любимое занятие. Теперь, когда папа выздоровел и пропадал на работе большую часть дня, ей стало одиноко одной, и она с радостью взяла ученика.
Мальчик оказался весьма толковым и через месяц уже восполнил все пробелы в своих знаниях. Его мать появилась на последнем занятии, долго благодарила мою маму и упросила ее помочь дочери ее подруги — восьмикласснице, у которой по английскому стояла слабенькая тройка. Мама опять согласилась. После ухода женщины она обнаружила на телефонном столике конверт, в котором оказалась приличная сумма денег и записка, гласящая, что это плата за уроки.
Вторая ученица была не такая способная, но через два месяца занятий у нее в четверти уже стояла твердая четверка, а ее родители перестали глотать валидол, заглядывая в ее дневник.
С тех пор телефон звонил не умолкая, и мама, не в силах позаниматься со всеми желающими сразу, стала записывать их в очередь. Но когда очередь перевалила за декабрь текущего года, мама стала подумывать о том, чтобы организовать курсы при институте. Там ей пошли навстречу, и она вела теперь три группы, в каждую из которых записала по десять человек. Однако с самыми «трудными» учениками приходилось заниматься индивидуально, поэтому она продолжала давать домашние уроки три раза в неделю.
Так мои родители нашли работу, то есть работа нашла их. Им, правда, показалось странным, что сам декан факультета ходит по домам и приглашает преподавателей на работу. Но они пребывали в такой эйфории, что уже не обращали внимания на подобные сказочные повороты. Они сами жили теперь в сказке. И похоже, им там нравилось.
Глава 14
Снова Пиратовна
Посидев так до полуночи, мы все дружно отправились спать. Войдя в свою комнату и выждав, пока свет у родителей погаснет, я принялась шарить в шкафу. Уезжая, я навела там полный порядок и аккуратно завернула вазу в свои личные вещи, к которым мама не прикасалась из деликатности. Я порылась в вещах и выудила вазу. Мне захотелось быстренько окунуться в какое-нибудь волшебное видение, я приложила руки к ее металлической поверхности и принялась ждать.
Через пять минут я, к ужасу своему, поняла, что не верю больше ни в какие видения. Я сидела, прижав ладони к вазе, но в то же время словно наблюдала за собой со стороны с легкой усмешкой. Я повзрослела. Я уже не была той наивной Ал, которой снились чудесные сны о Согдиане. Я стала прагматичной студенткой одного из ленинградских вузов.
То, что произошло с моей семьей, все больше и больше казалось мне просто совпадением. Счастливым стечением обстоятельств. Внутри меня сопротивлялась та юная Ал, которая путешествовала по Таджикистану. Она кричала, что все это взаимосвязано. Что все это — из-за вазы. Но Ал, прожившая полгода под хмурым ленинградским небом, только по-взрослому пожимала плечами. Ал, которой больше не нужно было волноваться о здоровье отца и благополучии семьи, не верила в чудеса.