Важным элементом в подготовке процесса Зиновьева был объединенный троцкистско-зиновьевский блок, якобы образованный в 1932 году[25]. Как позднее докладывал Ежов, НКВД почти мгновенно получил информацию о блоке, но не использовал ее и возобновил действия против него лишь в конце 1935 года. Сталин «правильно тогда учуял в этом деле что-то неладное и дал указание продолжать его» — так Ежов представлял ситуацию{231}. В феврале 1936 года Сталин дал указания о передаче Ежову всех документов, относящихся к Троцкому и предоставлению ему возможности участвовать в допросах арестованных троцкистов{232}. В июне, после того как план Ягоды о процессе над одними только троцкистами был отвергнут, Сталин приказал Ежову организовать процесс и против зиновьевцев{233}. Ежов вызвал Агранова и передал приказ Сталина «вскрыть подлинный троцкистский центр»{234}.
Примерно в это же время Сталин получил более точную информацию, касающуюся образованного в 1932 году «блока». В июле 1936 года Ежов направил Сталину проект закрытого письма ЦК «О террористической деятельности троцкистско-зиновьевско-каменевской контрреволюционной группы», содержавший предварительно полученные результаты следствия. Сталин тщательно отредактировал текст, заменив в названии письма «группу» на более серьезное понятие — «блок» и 29 июля 1936 года закрытое письмо «О террористической деятельности троцкистско-зиновьевского контрреволюционного блока» было разослано в партийные организации{235}. Оно и стало теоретической базой процесса в августе 1936. «Блок» 1932 года был раздут до размеров террористического заговора. В письме утверждалось, что на основе «новых материалов», добытых НКВД в 1936 году, можно сделать вывод о планировании Каменевым и Зиновьевым покушения на Сталина, и что с 1932 объединенный троцкистско-зиновьевский блок направлял эту террористическую деятельность. Письмо, как это уже стало традицией, призывало к бдительности и «умению распознавать врага»{236}.
Решающая роль Ежова в организации процесса очевидна. В его бумагах имеется не менее 10 папок с соответствующими материалами, например, с информацией о самом процессе, материалами о допуске представителей прессы и т.д.{237}. Среди этих бумаг есть и рукопись Зиновьева под названием «Заслуженный приговор», состоящая из 11 глав и посланная Ежову и Молчанову за две недели до начала процесса, то есть 4 августа{238}. Ежов получил доступ ко всем материалам НКВД и ЦК, координируя их действия по проведению расследования в отношении бывших оппозиционеров и тех, кто им сочувствовал. Он курировал следствие в ходе подготовки к процессу и неожиданно лично появлялся на допросах. Как правило, это происходило ночью, и по настоянию Ежова с подследственными обращались не в «белых перчатках»{239}. Процесс по делу «Объединенного троцкистско-зиновьевского центра», против Зиновьева, Каменева и 14 других подсудимых был проведен с 19 по 24 августа 1936 года, и вынесенные на нем смертные приговоры были немедленно приведены в исполнение.
Этот процесс стал только началом. В июле и августе некоторые обвиняемые по делу Зиновьева и других показали, что был еще один «параллельный» троцкистский центр с участием Пятакова и других. Пятаков был под подозрением после того, как при обыске в квартире его бывшей жены в июле был найден компромат о его троцкистском прошлом. 11 августа Ежов доложил Сталину о своем разговоре с Пятаковым. Ежов объяснил своему бывшему собутыльнику, почему тот не мог быть обвинителем на процессе Зиновьева, как об этом было решено ранее. Пятаков признал свою вину лишь в том, что не заметил контрреволюционной деятельности своей бывшей жены. Когда он предложил свои услуги, чтобы «лично расстрелять всех приговоренных к расстрелу по процессу, в том числе и свою бывшую жену», Ежов отверг это предложение как «абсурдное». Месяцем позже Пятаков был исключен из партии и арестован{240}.
В конце 1935 года собирались улики и против правых (Бухарина и других), но Ягода в этом участия не принимал{241}. Тем не менее, во время августовского процесса 1936 года Прокурор СССР А.Я. Вышинский официально объявил, что на основе новых свидетельских показаний начнется расследование против Радека и Пятакова, а также против лидеров правых{242}. Один из них, Михаил Томский, в результате покончил жизнь самоубийством. Ежов вместе с другими членами Политбюро — Кагановичем и Орджоникидзе — немедленно сообщил Сталину (он в это время находился на даче в Сочи), что Томский «не мог больше скрывать своих связей с зиновьевско-троцкистской бандой», принял решение «замести следы», совершив самоубийство{243}. Письмо, оставленное Томским, было переслано Сталину. Каганович и Орджоникидзе направили Ежова к вдове Томского.
9 сентября Ежов написал Сталину об этом своем визите. Вдова Томского сказала ему, что, как говорил ее покойный муж, в конце 20-х годов Ягода играл ведущую роль среди правых; Ежов не был уверен, что это — «контрреволюционный пинок Томского из могилы или подлинный факт». Он склонен был скорее считать, что Томский «выбрал своеобразный способ мести, рассчитывая на его правдоподобность». «В свете последних показаний арестованных роль правых выглядит по-иному, — писал Ежов Сталину, — мы тогда до конца не докопались». По этой причине некоторые из правых по приказу Ежова были допрошены заново, причем были получены новые интересные результаты: «Есть все основания предполагать, что удается вскрыть много нового и по-новому будут выглядеть правые и в частности Рыков, Бухарин, Угланов, Шмидт и другие».
Далее Ежов докладывал, что, выполняя приказ Сталина, он организовал проверку списков арестованных в связи с вновь открывшимися обстоятельствами, включая и тех, кто имел отношение к убийству Кирова. Для проведения окончательной проверки была образована комиссия, в которую входили Ежов, Вышинский и Ягода. Главные организаторы и непосредственные участники террористических групп, двойные агенты и им подобные подлежали расстрелу, а остальные должны были получить тюремные сроки от пяти до десяти лет. Затем Ежов высказал мнение, что на августовском процессе обвиняемые не сказали всей правды, что у троцкистов все еще оставались «некоторые не выявленные руководители» в армии. Говоря о НКВД, он считал, что контакты чекистов с троцкистами расследованы не полностью, хотя и было установлено, что какие-то сигналы об этом поступали еще в 1933–1934 годах, но им уделялось мало внимания. Ежов выразил пожелание лично проинформировать Сталина о некоторых недостатках в работе НКВД, которые терпеть дальше было нельзя, и добавлял: «Без Вашего же вмешательства в это дело ничего не выйдет»[26]. В черновике того же самого письма, найденном среди его бумаг, Ежов писал, что «в НКВД вскрылось так много недостатков», которые «терпеть дальше никак нельзя». «Я от этого воздерживался до тех пор, пока основной упор был на разоблачении троцкистов и зиновьевцев. Сейчас, мне кажется, надо приступить и к кое-каким выводам из сего этого дела для перестройки работы самого Наркомвнудела. Это тем более необходимо, что в среде руководящей верхушки чекистов все больше и больше зреют настроения самодовольства, успокоенности и бахвальства. Вместо того, чтобы сделать выводы троцкистского дела и покритиковать свои собственные недостатки, исправить их, люди мечтают теперь только об орденах за раскрытое дело. Трудно даже поверить, что люди не поняли, что в конечном счете это не заслуги ЧК, что через 5 лет после организации крупного заговора, о котором знали сотни людей, ЧК докопался до истины»{244}.
