Мне вдруг стало так стыдно! Это не она меня, это я терзала самым беззастенчивым образом ни в чем не повинного человека! Но даже осознание этого не останавливало меня, и я продолжала гнуть свою линию с поистине ослиным упрямством.
— Я вообще больше не хочу работать в сфере недвижимости, — сказала я, в глубине души понимая, что это вранье, и вру я в первую очередь самой себе.
Тишкина беспомощно развела руками.
— Ну, если уж человек с явными способностями и предрасположенностью к профессии не хочет заниматься недвижимостью, то на нашей отрасли, наверное, следует поставить крест, — разочарованно произнесла она.
Ах, Ольга Романовна, матушка вы наша, голубушка, если бы вы только знали, как у меня защемило в душе при этих словах! Что я буду делать без этой работы с непрерывными экшен и драйвом, падениями и взлетами, успехами и поражениями!
— Простите меня, Ольга Романовна, — пробормотала я, уязвленная и сконфуженная, со слезами раскаяния на глазах.
Тишкина ласково погладила меня по плечу.
— Вы просто измотаны. Шутка ли, проделать такую работу! Я все понимаю, Аллочка. Давайте так: не будем пока принимать скоропалительных решений. Впереди рождественские каникулы. У вас будет целых две недели, чтобы как следует отдохнуть и подумать. А теперь идите-ка домой, я прощаюсь с вами до одиннадцатого января. Но только до одиннадцатого. Хорошо?
— Хорошо, Ольга Романовна. Спасибо вам. Большое вам спасибо.
— С наступающим вас, Аллочка.
14
Перед тем как по совету Тишкиной пойти домой, я решила немного поправить здоровье, а то от всех этих шекспировских страстей и беспробудного пьянства у меня разболелся желудок.
Я вошла в кухню и пошарила в холодильнике на предмет наличия какого-нибудь кисломолочного продукта. Тем временем позади меня открылась дверь, и кто-то вошел, но я, наливая кефир в кружку, не обратила на вошедшего внимания: мало, что ли, народу работает в нашем агентстве? Зато как же я перепугалась, когда что-то неопознанное пощекотало мое ухо! Едва не расплескав кефир, я обернулась и увидела Никитина с ярко-красной розой на длинной ножке, которую он рассеянно вертел в руках.
— «Это вам, доктор», — сказал он и протянул мне цветок.
То была фраза из моего любимого анекдота про визит пациента к проктологу, который мне когда-то рассказывал Васька, но, несмотря на его игривое настроение, я даже не улыбнулась. И эта его пошлая роза не произвела на меня никакого впечатления. Я выпила кефир, с наслаждением растягивая паузу, и попыталась уйти. Но Никитин преградил мне дорогу.
— Алюсь, давай поговорим, — миролюбиво предложил он.
— Да не хочу я с тобой разговаривать…
— И все же… по-моему, мы с тобой уже все друг другу доказали. Я, правда, не совсем понимаю, в чем моя вина…
«От того твои мученья, что без божия веленья проглотил ты средь морей три десятка кораблей…» — подумалось мне. Он не понимает! Да одного эпизода с Эвелиной Гизатулиной достаточно, чтобы возненавидеть этого гада!
— Как здоровье твоей пассии? — с ехидцей поинтересовалась я. — Что-то ее сегодня не видно. С похмелья, что ли, страдает?
— Ты это, Алюсь, о ком толкуешь? — искренне удивился Вася.
Ах, у нас амнезия…
— О ком я толкую?! Об Эвелине Гизатулиной я, гаденыш, толкую! Кто с ней вчера в ресторане по всем углам обжимался?! Пушкин Александр Сергеевич?!
— Лермонтов… Михаил Юрьевич, — поправил меня Никитин.
Нет, это просто идиотизм! Выяснение отношений превращалось в какую-то литературную викторину. Меня бесил его шутливый тон, мне ужасно хотелось дать ему по морде, чтобы эта наглая ухмылка сошла у него с губ. Видимо, Вася почувствовал, что переборщил с шутками, и, посерьезнев, сказал:
— Ну хорошо, допустим, я — сволочь. А кто от меня к Туманову сбежал? Следуя твоей логике, это была, наверное, Анна Ахматова.
— Я ушла к Андрею, потому что… — Тут я запнулась. А почему я, собственно, к нему ушла? Тогда уж заодно следовало разобраться, какого черта я сбежала от Васьки в то утро, когда, проснувшись, обнаружила себя в его кровати после бурной ночи.
— Но я ведь с ним не спала! — нашла я хороший, как мне показалось, аргумент.
— А я что, по-твоему, с Гизатулиной спал, что ли?
— А то нет! Я же видела, как вы с ней вчера тачку ловили! Ну и как?! Ночка удалась?!
— Вот незадача! — расхохотался Никитин, чем снова поверг меня в бешенство. — Тачку для Эвелинки я ловил, каюсь! Ну, так если девчонка на ногах не стояла… я же не мог бросить ее одну посреди улицы в таком состоянии, да еще когда кругом одни маньяки с убивцами. Вот я и проводил девушку, и машину поймал, и денег на дорогу дал… ну, и все, собственно…
— А что ты делал, когда она уехала? — строго спросила я.
— О господи, да в ресторан я вернулся и квасил с Тумановым. Если ты мне не веришь, спроси у Андрюхи.
— Еще не хватало! — вспыхнула я, чувствуя себя круглой дурой. Этакая женщина-колобок. Зацепиться не за что.
Вася внимательно посмотрел на меня, словно пытался прочесть мои мысли. Вдруг от внезапной догадки в его глазах заиграли лукавые огоньки.
— Алка, лисенок, да ты меня, никак, ревнуешь?
Я на какое-то мгновение лишилась дара речи от такой неслыханной наглости.
— Ты что несешь?! Ты что… обкурился?! Я ревную! Больно надо! Да таких уродов, как ты, еще поискать! — завопила я на всю кухню, приходя в себя.
— Не надо искать, — спокойно ответил Вася и схватил меня. И поцеловал.
Ну не сволочь ли? Разве можно так бессовестно, так нагло и жадно целовать беззащитную, почти неискушенную девушку?
— Господи Исусе! — услышала я возглас бабы Лизы, в неурочный час вошедшей на кухню и застукавшей нас, как говорится, на месте преступления. — Вам что тут, дом свиданий, что ли? Ни стыда ни совести…
Вообще-то голос у нее был радостным. Будет теперь в агентстве разговоров, даром что почти все риелторы, кроме дежурных, уходят на каникулы…
Мы вынуждены были перестать целоваться, хоть это и стоило нам некоторых усилий: мы, как две карамельки, прилипли друг к другу и не хотели отлипать. Я чувствовала себя счастливой и знала, что Вася тоже счастлив, мы хотели целоваться, а баба Лиза — обедать, и нам пришлось уступить ей территорию.
Вечером мы лежали в широкой постели, в Васькиной квартире, на Родниках. За окном валил густой снег. Лютый мороз, как это обычно бывает в Сибири, совершенно неожиданно сменился ветреной оттепелью с бураном. Но нас это не касалось. В полумраке спальни, освещенной лишь экраном телевизора, мы нежно тискали друг друга, пытаясь между делом обсуждать текущие вопросы бытия.
