— И правило третье — в моей сотне все вы мулы. Вкалывают все одинаково. Если кто-то попытается сунуть мне свои вонючие денарии, чтобы увильнуть от работы, — переломаю руки. Если кто-то попробует заболеть, чтобы лишний день на койке поваляться, — пропишу свое лечение. Увижу, что какой-нибудь умник вместо себя в наряд другого мула отправляет, — вся центурия будет кровавыми слезами плакать. Понятно третье правило, обезьяны?
— И еще… До присяги вы все здесь просто полудохлая скотина. И обращаться я с вами буду, как с полудохлой скотиной. Это чтобы вы сразу уяснили себе, чего ждать. Вот после присяги, возможно, кое-кто из вас и будет достоин называться легионером. А пока нечего рассчитывать на дармовщинку. Понятно?
В своей первой речи Бык, как выяснилось позднее, несколько приукрасил наше ближайшее будущее. На деле все оказалось гораздо, гораздо хуже. Я, конечно, немного представлял себе, что такое армия. Хотя бы по скупым рассказам отца и хвастливой болтовне Марка. Но одно дело представлять, и совсем другое — почувствовать все на собственной шкуре.
Даже удивительно, насколько реальность обычно бывает далека от самых жутких наших фантазий. Как бы ты ни представлял себе трудности, которые тебя ждут, никогда не окажешься по-настоящему готов к ним. В этом я убедился в первые же дни службы.
Глава 6
Об этих первых днях я помню только одно — так тяжело мне еще никогда не приходилось. Правда, сравнивать мне было особенно не с чем. Разве что работа в поле… Но это совсем не то. Там хоть минуту передохнуть можно. Да и не орет никто над ухом…
Сначала мы просто учились ходить. В составе центурии и манипула, поодиночке и десятком, колонной и каре, ускоренным и простым шагом, с утра до вечера, изо дня в день.
— Левой! Левой! Бараны! Держать равнение в шеренгах!
И мы пыхтим, выбивая калигами пыль из плаца. И больше всего боимся сбиться с ноги или нарушить равнение. Как бы глубоко в строю ты ни стоял, палка центуриона или инструктора тебя все равно достанет.
— Раз! Раз! Раз, два, три-и! Не разрывать дистанцию!
От рева Быка потроха сжимаются в липкий холодный комок. Мы шагаем, делаем повороты, перестраиваемся на ходу, держим равнение и печатаем шаг, а пыль плаца тонким слоем оседает на наших напряженных лицах и пропитавшихся потом туниках.
Бык сам смастерил наш манипулярный значок — надел на шест гниющую голову овцы. Под этим вонючим значком и проходили наши бесконечные занятия по строевой.
— Вы должны всегда видеть значок своего манипула. Всегда! И идти туда, куда двигается он. Даже если он начинает форсировать Стикс. Вас, обезьяны, такая мелочь волновать не должна. Куда значок — туда и вы. Все понятно, стадо?
— Так точно, старший центурион!!! — надрываемся мы, глядя, как над нашим «знаменем» роятся мухи.
— Не слышу!
— Так точно, старший центурион!!!
— Что это за стадо?
— Первый манипул третьей когорты!!! — орем мы в такт шагам.
И так весь день. Одно и то же снова и снова. До полного отупения. К концу дня мы действительно чувствовали себя баранами. Оставалось только одно желание — наскоро перекусить и доползти наконец до постели.
Первые дни нам было не до знакомства, даже со своими товарищами по палатке, не говоря уж о сотне. Сил хватало лишь переброситься парой слов, как правило, на тему выходок Быка и его инструкторов. Впрочем, роптанием это назвать было нельзя. На какое-нибудь открытое недовольство мы бы ни за что не осмелились. Что-что, а напугать нас Быку удалось.
Изредка кто-то нет-нет да и говорил пару слов о своем прошлом. Я по большей части молчал и слушал и вскоре уже довольно неплохо знал своих соседей. Из моего десятка только двое юношей были уроженцами Рима — Тит и Ливий. Они были чем-то похожи. Оба из достаточно обеспеченных семей, невысокие, но красивые, настоящие римляне. Им была прямая дорога в гвардию, и они это прекрасно знали. Держались особняком, поглядывали на остальных немного свысока, отпускали язвительные шуточки в адрес центуриона, когда тот не мог их слышать, словом, вели себя как люди, по недоразумению попавшие в неподобающую компанию. Понятно, что остальные новобранцы, простые крестьянские парни, этих двоих недолюбливали. Открыто свои чувства они не выражали, конечно, но ведь это и не нужно. Не нравится человек — не общайся с ним, и все. Что все остальные с успехом и делали. Эти двое даже еду себе готовили отдельно, не желая есть из общего котла.
Остальные пятеро рекрутов были, как я уже сказал, из простых крестьянских семей. Таких было большинство и в центурии, и в легионе. Самым старшим в палатке был Сервий Сцевола — парень двадцати трех лет. Говорил он мало, но всегда по делу. Рассудительный и хваткий, как все крестьяне с севера Луций, Марк, Квинт… Обычные имена, обычные парни. Грубоватые, бесхитростные, выносливые, безропотные и послушные — настоящий костяк армии. Мариевы мулы…[23]
Однако со мной дружелюбны были и те и другие. Большинству из новобранцев было по двадцать лет, так что почти все они годились мне в старшие братья. Соответственно, и относились ко мне, как к младшему братишке. Даже городские.
Это не значит, что у меня тут же завелось множество покровителей или что мне приходилось легче, чем другим. Скорее, наоборот. И дело даже не в том, что я был послабее других — все-таки сказывалась разница в возрасте. Плохо было то, что никто из сослуживцев не воспринимал меня всерьез. В своей деревне я привык быть наравне со взрослыми. А тут — безобидные подшучивания, смешки… Ну и, само собой, редкие настороженные взгляды. Для всего десятка я был тем самым «дохляком», о которых так часто говорил Бык. Пока-то я справлялся не хуже других, но вот что будет дальше? Все помнили первое правило Квинта Сертория, и, естественно, никто не хотел отдуваться за меня. Да и вообще, товарищи по палатке считали, что их «взрослых» разговоров мне не понять, а значит, мое дело — чистить после ужина котлы и сковороды или что-нибудь в этом роде. Но уж никак не болтать со «старшими».
Бык же, наоборот, считал, что я ничем не отличаюсь от остальных рекрутов. Поэтому никаких поблажек мне не было. Это радовало. Не хватало еще, чтобы он обращался со мной, как с ребенком. Ну, а так еще было терпимо.
Больше всего я боялся, что и правда окажусь «дохляком», когда дело дойдет до маршей и тренировок с оружием. Из-за этих опасений и, конечно, из-за постоянной усталости, которая просто валила с ног, я почти забыл, зачем оказался здесь. Теперь у меня была новая цель — быть не хуже других. И об этом я думал все время.
