— Адольфу это определенно не понравится, — язвительно усмехается заряжающий. — Два года назад ты был батальонным героем, тебя упоминали в приказах, а теперь хочешь застрелиться из страха перед недочеловеками! О чем только думаешь, приятель? Ты навлечешь позор на Третий рейх!
— Кончай, черт возьми, эту нацистскую трепотню! — ругается командир орудия. — Эти советские твари через минуту уничтожат нас.
— Ты ждал чего-то иного? — спрашивает с усмешкой заряжающий. — Был ты одним из тех, кто считал, что противник не будет стрелять и поднимет руки, едва завидев немецкую каску?
— Твой треклятый цинизм действует мне на нервы, — говорит командир орудия дрожащим голосом. — Ты что, не боишься смерти?
— Боюсь. Неприятно умирать всего в двухстах километрах от Москвы и победы.
— Значит, ты веришь, что мы победим в этой войне?
— Во что я верю? Победа — большое дело, но если мы проиграем войну, приятного для нас будет мало. Быть немцем станет несладко. Может, нам поднять руки и ждать окончательной победы в одном из русских лагерей?
— Большевики уничтожат нас, — угрюмо говорит Ленау.
— Ерунда, Иван, в сущности, не так уж плох. Мой отец в прошлую войну попал в плен и провел в России восемь лет, так что я знаю об этом все. Он даже стал там коммунистом.
— И что сказали на это мальчики Адольфа? — с любопытством спрашивает Ленау.
— Упрятали старика в Фульсбюттель[34]. Однажды он пересек белую линию, и обершарфюрер СС Цах натравил на него овчарку-людоеда. За это я с Цахом когда-нибудь посчитаюсь!
— Не думал, что овчарки едят людей, — удивленно говорит Ленау.
— Уж поверь мне! Их можно научить чему угодно. Это единственные собаки, которых мы в школе истребителей танков могли научить бежать с миной на спине под танк. Начали с английских догов, но они, едва понюхав мину, бежали, поджав хвосты, в вольер. Не поддавались. Но нашим немецким овчаркам требовалась только небольшая речь об отечестве и фюрере, пара ударов по шее, пинок в зад, и они со всех ног бежали с минами. Это единственные на свете собаки, которых можно научить маршировать. Видел когда-нибудь, как их тренируют? Первая собака выбегает вперед и лает дважды. Это означает: «Сосредоточиться здесь!» И все другие немецкие овчарки повинуются.
Т-34 уже всего в нескольких метрах от дорожного заграждения. Он останавливается на несколько секунд. Стучат оба пулемета, и пехотный патруль скошен. Этот колосс высится стальной горой над противотанковым орудием. Горячие выхлопные газы обдают перепуганный орудийный расчет. Под широкими гусеницами трещат сталь и дерево. Танк медленно наклоняется вперед, но гусеницы не находят нужной опоры.
Командир орудия бросает ручную гранату, но она не причиняет танку вреда. Т-34 с ревом подается вперед и вниз. Противотанковое орудие сплющено. Вода, кровь, грязь смешиваются в кашу. Заряжающий откатывается и только один остается в живых. Хладнокровно привязывает три гранаты к бутылке с бензином и бежит за Т-34, давящем пулеметную группу. Оскальзывается, падает в кровь и изорванные тела, поднимается на ноги, стирает с лица кровь и слизь. Догоняет это чудовище. У него лишь одна мысль: отомстить за командира орудия, своего друга. Остальные члены расчета для него ничего не значат. Это новички, пришедшие в армию перед самым нападением на Россию. Он хватается за скобу, но спотыкается, и танк тащит его за собой. Заряжающий выдергивает зубами контрольный шнур, бросает свою бомбу, выпускает скобу и прижимается к земле. Откатывается за подбитый грузовик и смотрит оттуда.
Раздается громкий взрыв, и в воздух взлетают два катка с куском гусеницы.
Т-34 останавливается. Мотор работает вовсю, но чудовище лишь вертится на одном месте, будто насекомое с оторванными ножками.
Заряжающий укрывается за трупом, держа автомат наготове. Башенный люк распахивается. Три человека в кожанках выскакивают и принимаются за ремонт. В танке остается только механик-водитель.
Заряжающий открывает огонь. Все трое падают. Когда он подбегает к танку, жив только командир.
Заряжающий аккуратно ставит ногу между глаз русского. Кровь и мозг брызжут из-под тяжелого армейского сапога. Для того он и предназначен. Следы прусских сапог окаймлены трупами и рабами! Да здравствует кайзер! Зиг хайль! Из-за горизонта восходит немецкое солнце! Берегись, враг! Мы еще придем!
Заряжающий вынимает из голенища гранату и отвинчивает колпачок. Наблюдая за люком водителя, закуривает сигарету, найденную на одном из трупов. Она почти кончается, когда люк откидывается, и появляется ищущий товарищей водитель.
— Да ссвиданья, таффарищ, — по-русски говорит с усмешкой заряжающий и бросает гранату в люк.
— Нет! — вскрикивает в ужасе водитель, и тут столб пламени выбрасывает его наружу. Заряжающий ошалело бредет к лесу, даже не видя несущегося через подлесок немецкого T-IV; танк сбивает его и давит гусеницами. Остаются только кровавое месиво и сплющенная каска.
— Ура! — кричат бегущие за танками гренадеры. По уставу им положено при наступлении кричать «ура!». Они еще воодушевляют себя этим криком. И гибнут с ним. Им следовало бы кричать: «Ура, мы умрем! Мы умрем, ура!»
Ряд за рядом они попадают под ведущийся на уровне пояса пулеметный огонь русских. Достигают передовых позиций русских; идет ожесточенный бой ножами, штыками, саперными лопатками. Тот, кто ударяет первым, живет дольше.
На смену гренадерам вперед выдвигаются огнеметчики. По земле с шипеньем несутся струи пламени. Запах горелой плоти вызывает у нас тошноту. Злобно стучит крупнокалиберный пулемет, извергая в нас трассирующие пули. Со ступенек подвала ведет огонь «максим».
Под прикрытием наших пулеметов гренадеры штурмуют горящий партком. Из него выходит группа людей с поднятыми руками. Мы косим их огнем без жалости. Мы уже не люди, а обезумевшие от крови чудовища, которым хочется убивать, убивать, убивать!
Танки едут по горящим развалинам, давя все, что попадется под гусеницы. Целая рота прижимается к стене. Наши пулеметы стучат в лад.
— Молись, мужик! — фанатично кричит Хайде. — У нас нет для тебя места в новой эпохе!
И выпускает по роте целую пулеметную ленту.
— Своих бьешь, нацистский идиот! — бранится Порта. — Неужели не можешь отличить серо-зеленого от хаки?
— Господи Иисусе! — сдавленно произносит Хайде.
— Твой фюрер не одобрил бы того, что ты призываешь на помощь еврея, — насмешливо улыбается Порта.
— Иисус не был евреем, — протестует Хайде. — Альфред Розенберг говорил нам об этом в гитлерюгенде. Иисус был немцем. Его семья происходила из Билефельда, немецкого Вифлеема.
— Вот так новость! — кричит из башни, сгибаясь от смеха, Старик. — Ты действительно в это веришь?
