Сразу за его спиной — открытая дверь, за которой суетятся тени людей, марионеток в сомкнутом строю. Посередине — шаркающий силуэт, в котором мгновенно узнается Нельсон Мандела.
Он идет с палочкой, поддерживаемый с двух сторон, и яркая процессия движется к сцене. Поп-звезды, танцоры, плутократы, пиарщики, фотографы, их ассистенты, агенты и распорядители еще не знают, что он здесь, а Мандела еще не понимает, что они тоже здесь. Это затишье перед столкновением миров.
Он входит медленно, больные ноги — в удобных тапочках, завернутый в свою африканскую рубаху, и толпа взрывается аплодисментами, не веря своим глазам. Действо напоминает начало телеконкурса по отбору музыкальных талантов.
Терри говорит: «Давайте сначала сделаем групповой снимок» — он понимает, что не сможет долго удерживать перевозбужденную массовку. Мандела усаживается посередине, ему помогает секретарша-африканер[43], одна из тех поразительных женщин, которые есть лишь в Африке. Он смотрит по сторонам, точно ребенок, проснувшийся в странной комнате, полной людей, и улыбается знаменитой блаженной улыбкой, от которой может разорваться сердце. Это — самое трогательное выражение лица на свете, которое он выработал в тюрьме. Если вернуться назад и взглянуть на фотографии Манделы до острова, он кажется одним из множества чернокожих адвокатов с неприступным выражением лица и настороженным взглядом. Но спустя двадцать семь лет он вышел на свободу с этим фантастическим лицом, преобразившимся от несправедливости в африканскую маску и понятным в любой стране мира. Вокруг него, как конфетти на свадьбе, кружат звезды. Энни Леннокс[44]сидит по левую руку, место справа пустует. Уилл Смит[45]пробирается, чтобы встать за Манделой. В ногах, как щенки лабрадора, располагаются детишки из театральной школы. Место имеет большое значение не только потому, что близость к Манделе само по себе благословение, но и потому что фотографию в газетах обрежут, и слава достанется только тем, кто находится в эпицентре. Место по правую руку заполняют крутые бедра Леоны Льюис[46](последнего детища Саймона Ковелла[47]), исполнительницы «Bleeding Love».
«Улыбнитесь. Посмотрите сюда, улыбнитесь», — просят фотографы. «Madiba, посмотрите сюда, Madiba![48]» Это обычное уважительное обращение, но в устах кокни оно звучит, как издевка.
Мандела лишь мельком смотрит в камеру, не избегая ее, но, кажется, не совсем осознавая ее присутствие. Его взгляд путешествует по комнате: он созерцает людей, замечая их внимание и любовь, обращенные к нему. И тут снова улыбается своей чудной улыбкой. За ним стоит Уилл Смит, по счастливому стечению обстоятельств рекламирующий свой фильм «Хэнкок», улыбается во все зубы и складывает пальцы в жест мира, а все остальные красноречиво складывают руки и придают лицам искаженное самолюбивое выражение.
Вспышка. Момент пойман. Терри отворачивается и смотрит на меня взглядом, не предусмотренным для камер, а я думаю, насколько уместно дарить девяностолетнему человеку с больными ногами поп-концерт.
А впрочем, концерты в современной культуре — как правило, реакция на какие-то события, неважно, торжества, поминовения или соболезнования. Юбилей королевы, засухи, ураганы, дни рождения или небольшие, но тяжелые войны.
Но почему здесь? Почему Мандела приехал отмечать день рождения в Лондон? Да потому, что здесь можно собрать денег на борьбу со СПИДом. Мы могли бы просто отправить ему чек, а он посидел бы дома, но тогда у этих людей не было бы фотографии, а мы остались бы без концерта.
Наступает время для парных снимков. Артисты немного нервничают, сидя рядом с ним, кто-то берет его за руку, кто-то приобнимает. Кто-то из ухаживающих за Манделой грустно и рассерженно бормочет: «Да не трогайте же его». Но это слышу лишь я.
Все это время Мандела сидит, терпеливо и неподвижно. Слушая, но не слыша, зная, но не понимая, улыбаясь своей теплой улыбкой. Его бесстрашная помощница грозно выстраивает очередь. «Так, сегодня никаких менеджеров, никаких организаторов, только артисты».
Когда с талантами покончено, в очередь выстраиваются бизнесмены. Им неудобно в костюмах, они теребят галстуки, будто это рудиментарные мошонки. Они пожимают руку Манделе, придавая этому жесту значимость, и пристально смотрят в объектив, будто заключая важную сделку с совестью.
Зачем им это нужно? Совместная фотография с африканцем, обожествление которого Западом бросает обвинение всем остальным африканцам. Мы не можем не привечать достойных представителей развивающихся стран — и, откладывая критику и долги на потом, осыпать их рождественским дождем с благими намерениями и безупречной простотой. Это не просто расизм, это отзвуки высокомерия колонизаторов. Мы видим хорошего человека и делаем его великим на том лишь основании, что он вышел из темного страшного места.
Бедная отсталая Африка — континент коррупции, насилия, мегаломании, невежества, болезней и предрассудков. Мандела становится еще выше в наших глазах, поднявшись из сердца тьмы, а не, скажем, из Тьюксбери[49]или Осло. Его обнимают, и комок встает в горле. Он меняет наши представления о третьем мире, в частности об Африке. За время поклонения Манделе ему приписали множество благих черт: природная мудрость, любовь к детям и т. д. Кто-то из присутствующих даже заявил, что Мандела — Ганди нашего поколения. Эта сказочная чепуха не допускает, что он мог быть другим — чернокожим озлобленным африканцем. Мандела был революционером, очень далеким от пацифизма. Он создал «Копье нации» и руководил этим вооруженным крылом АНК[50]. Когда мы признаем в Манделе улыбчивого старичка, автора изречений на футболках, причесанную версию другого мира, мы лишаем его настоящей семьи — Южной Африки. Мы делаем из него дитя Запада.
Он настоящий герой — герой Африки. Его борьба и триумф — это африканские борьба и триумф. Мы не можем купить его пожертвованиями в пользу больных СПИДом и песенками. Его зовут Madiba потому, что он — африканец, а не вопреки этому. В свой день рождения он должен быть дома, с семьей. Африканцы чтят стариков, а он прожил в два раза дольше, чем большинство из них.
