Он не смог объяснить, хотя видел и чувствовал, что имеет в виду. Это все оттого, что Адам подменыш, странный, абсолютный мальчик; Брайан не мог вообразить Адама взрослым и не хотел представлять, как сын вырастет, начнет говорить басом, будет спать с женщинами. Может быть, это будущее нельзя себе представить, потому что его не существует. И Адам не растет. А вдруг сын так и проживет всю жизнь карликом с умом ребенка? И может быть, тут спутанные потаенные мысли Брайана, вытянувшись, соприкоснулись с потаенными спутанными мыслями его жены.
— Хорошо, что Том приезжает, — сказала Габриель. — Мы его теперь так редко видим. Как ты думаешь, может, он избегает Джорджа… или Алекс?
— Молодые люди всегда избегают матерей-собственниц.
— Я думаю, он нас забросил оттого, что Джордж к нему ревновал.
— Потому что Алекс так привязана к Тому? Бедный, обделенный Джордж. Вот, опять мы начали. Пойдем спать.
Брайан встал. Он сказал:
— Том… да… Том — вот он счастлив.
А ты — нет, грустно подумала Габриель.
Они пошли спать.
Брайан и Габриель Маккефри знали друг друга тысячу лет; они ходили в один и тот же дом молитвенных собраний Друзей[19], на одни и те же детские праздники, потом на одни и те же танцы. Брайан в юности был красив — молодой викинг. Габриель влюбилась. Потом влюбился и Брайан. Он не любил откровенных, распущенных девиц. Габриель была хорошенькая, тихая, застенчивая, пряталась за свисающими прядями волос. Обожающе глядела на Брайана. Брайан был разумный, серьезный юноша. Ему нужна была верная, правдивая, кроткая жена и открытая, мирная, простая жизнь. Время показало, что он выбрал правильно. Габриель и Брайан до сих пор любили друг друга, хоть и принадлежали к совсем разным человеческим племенам.
Брайан в отличие от своего отца и деда, чье квакерство было лишь данью сантиментам, относился к религии очень серьезно. Возможно, на него повлиял его «крестный отец», Уильям Исткот по прозвищу Ящерка Билль[20], весьма набожный человек, столп квакерства и кузен широко известного филантропа Мил-тона Исткота. Исткоты были богатой семьей (тоже с торговым прошлым), и Уильям рано вышел на покой, оставив адвокатскую карьеру и посвятив себя, подобно кузену, добрым делам. Брайан с Габриелью и Адамом ходил на молитвенные собрания каждое воскресенье. В Бога он не верил, но эннистонская община Друзей (то есть квакеров) относилась к этому спокойно. Загадка Божества была то же самое, что Внутренний Свет Души, а Путь Света означал Добродетельную Жизнь, в которой видение истины само собой вызывало добродетельные стремления. В этом и заключалась идеальная простота долга. Брайан думал, что он аскет, чистый сердцем. Он хотел вести Добродетельную Жизнь вместе с женой и сыном, но это оказывалось трудно. Брайан также хотел свершить какое-нибудь великое дело. (Габриель верила в его великое дело.) Но теперь уже было ясно, что ничего такого он не совершит. Он работал в эннистонском муниципальном совете, в отделе образования.
Брайану трудно было вести Добродетельную Жизнь по очень простой, но сокровенной причине. Он был эгоистом. Он делал, что хотел, и Габриель тоже делала то, что хотел он. Это началось очень давно, и Брайан думал (ошибочно, между прочим), что Габриель перестала замечать. Габриель хотела путешествовать. Брайан терпеть не мог путешествия, а хотел сидеть дома и читать. Они сидели дома и читали. Габриель хотела принимать гостей. Брайан считал, что светская жизнь — сплошное лицемерие. Они не принимали гостей. Брайан ел быстро, Габриель ела медленно. Обед кончался, когда Брайан заканчивал есть. Брайан часто раздражался, нередко гневался и, если был очень недоволен (хотя это случалось реже), замыкался от жены. Когда он так дулся из-за своего собственного дурного характера, его, как каленым железом, пронзала боль, он адски мучился, но все же не мог преодолеть в себе этой формы насилия. Адаму он своего гнева не показывал, но испытывал в отношениях с сыном жуткое неясное чувство собственной неадекватности и явную неуклюжую застенчивость, неловкость, мешавшую общению. Иногда ему казалось, что Адам это понимает и нарочно приносит ему оливковые ветви, мелкие трогательные ободряющие знаки привязанности; Брайан обнаруживал, что принимает их неловко, будто к нему снисходят. Он желал других женщин со страстью, которая изумила бы Габриель, знай она об этом, но эту слабину ему удавалось держать под контролем. Кое-кто говорил, что внутри Брайана сидит Джордж и просится наружу, но до сих пор это гипотетическое присутствие никак не проявлялось.
Габриель осознавала обиды, но не заостряла внимание на них. Если не считать эгоизма Брайана, перед которым она молча капитулировала, прощая, но не забывая, главной ее обидой было то, что она никогда ничему не училась и, дожив до тридцати четырех лет, ничего не знала. Брайан изучал социологию в Эссексском университете. Габриель год проучилась в колледже на секретаршу и начала думать, что, может быть, все-таки стоит пойти в университет, но тут ее постигло замужество. Кто и что она теперь? Жена Брайана, мать Адама. Сравнивая себя со Стеллой или Алекс, она ощущала себя ненастоящей. Она была «из бедных Боукоков», из породы бедняжек, лишенных житейской хватки. Ее отец, муниципальный инженер из южной части Лондона, умер. Она ладила с матерью и братом, но они тихо-мирно переехали в Канаду, когда брат женился, и теперь ее даже не волновало, что они терпеть не могли Брайана. Габриель знала, что ей важно быть до известной степени довольной жизнью и собой, и твердо решила не превращаться в недовольную жизнью женщину. Она сделала свой дом своей крепостью, где укрывалась от бед и была довольна своей невидимостью. Она не скиталась, израненная в боях и бездомная, наподобие Стеллы с Джорджем, чьи злоключения завораживали и пугали ее. Она была совсем не такая, как они. Рано утром, наполняя чайник чистой холодной водой, чтобы вскипятить чай, Габриель ощущала свою невинность и свежесть. Одно из свойств своей внутренней крепости она позаимствовала у Адама — что-то вроде анимизма, ощущение, что у всего — не только у мух, которых следовало ловить и выпускать в окно, у мокриц, которых надо было аккуратно относить в сад, у пауков, чье право на углы было неприкосновенным, но и у вилок, ножей и ложек, чашек, тарелок и кувшинов, и башмаков, и бедных носков, оставшихся без пары, и пуговиц, которые, если их недолюбить, могли пропасть, — у всего есть жизнь, собственное бытие, дружелюбие, права. Все они стали продолжением ее существования, как были продолжением его существования, и в этом общем бытии, как в уязвимом, обширном теле, она тайно сливалась с сыном.
Родня в целом, хоть и называлась «ее» родней, значила для нее меньше. Габриель восхищалась Стеллой, завидовала ей и жалела ее. Алекс ее раздражала, интересовала и вызывала симпатию. Габриель была привязана к Тому, вызывавшему у Брайана такие смешанные чувства, но не давала воли этой привязанности — боялась, что Адам обидится и возревнует, пусть даже самую малость. В целом она считала Тома простой душой, блаженно безобидной. Она, как и Брайан, завидовала благодушию Тома, но ради Адама, а не ради себя самой. Будет ли Адам благодушным в двадцать лет? Она в этом сомневалась. Доживет ли Адам до двадцати? Джордж был отдельной проблемой. У Габриель возникали странные фантазии, связанные с Джорджем. Эти фантазии воплотились в случае, происшедшем несколько лет назад. Габриель сидела в саду Дианы, у Купален, в компании знакомых, разговор зашел о Джордже, и кое-кто (в частности, миссис Робин Осмор и Антея Исткот, тогда еще школьница) высказался о нем нелицеприятно. Вдруг появился Джордж — он, без сомнения, слышал их беседу, и они умолкли. Когда он пошел прочь, Габриель почувствовала, что обязана вскочить и побежать за ним. Она догнала его как раз у выхода из Института на улицу. Коснулась его руки и сказала, краснея:
