Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
бы его монотонность, его стремление все нивелировать, а значит, лишать очарования – не говоря уже об убийственной мощности как военной, так и мирной индустрии.
В связи с этим наблюдаются низшие проявления чувства «нас здесь раньше не было». Восторг, с каким люди встречают технические новшества, сравним с изумлением дикаря, которому вдруг показали зеркало, часы или огнестрельное оружие – предметы, вызывающие у него то восхищение, то ужас. Он становится рабом удивительных вещей, готовым отдать за них и свои украшения, и плоды родной земли.
Картина технических усовершенствований не радует и не умиротворяет, поскольку творение в собственном смысле слова не имеет отношения ни к созданию, ни к функционированию всей этой аппаратуры. Отсюда постоянно ощущаемая досада. Силы были отмерены, взвешены, выжаты и использованы самым тщательным образом, что привело к их полнейшему истощению. Однако в результате мы ничего по большому счету не создали и не высвободили. Речь идет о силах, издавна существовавших во вселенной, об их визуализации и эксплуатировании на низшем уровне. Каждое открытие подтверждает неисчерпаемость того запаса, которого человек может лишь поверхностно коснуться – подобно тому, как, обрабатывая землю, он касается лишь ее тончайшего наружного слоя. Но он не замечает собственных ограничений, предаваясь деятельности, печать которой – измеримость, а венец – рекорд. Между тем и травинка, и крылышко комара свидетельствуют о существовании более высокого производящего начала.
Как бы то ни было, это, по-видимому, в природе человека – восхищаться модным костюмом, не видя тела. Чем поверхностнее изменения, тем сильнее они бросаются нам в глаза. Техника в некотором смысле тоже мода: она – одежда труда.
Поверхностные перемены предвещают глубинные. То, о чем свидетельствует всякое новшество, может оказаться бесконечно важнее приносимой им пользы (или причиняемого им вреда). Морфологического анализа, синхронически и диахронически сопоставляющего явления во всей их полноте, здесь, конечно, недостаточно. Сравнительный анализ римских военных дорог с нашими автобанами укажет на печать стареющей культуры, которую несут на себе и те, и другие, и это будет в какой-то степени верно. Однако морфологические средства не позволят нам увидеть, что речь идет о двух зданиях, схожих друг с другом в историческом времени, но фундаментально различных во времени судьбы.
44
Изучая данные исторической геологии, мы получаем представление о том, что может скрываться под покрывалом Майи. Это вводит нас в царство, которым пренебрег Гегель. Недостаточное видение природы справедливо считается его ахиллесовой пятой.
Лес каменноугольного периода, черты сходства с которым сегодня угадываются лишь в дебрях Конго и Амазонии, архипелаг, населенный летающими, плавающими и сухопутными ящерами, Большой Барьерный риф, где обитают мириады удивительных существ – только очень ограниченный взгляд воспринимает все это как ступени развития, предваряющие наше господство. Древние считали такие миры игрушкой бога. В этой связи снова вспоминается гётевский призыв искать смысл жизни в самой жизни. Производительная сила природы всегда остается неизменной. Всякая перемена – лишь перенос центра тяжести.
Подобные картины заостряют наш взгляд для восприятия больших промежутков времени и соответствующих им масштабов. Здесь возникают, кроме прочих, такие вопросы: не все ли остается «по-старому», пока поколения сменяют друг друга, и можно ли считать значимыми временные отрезки меньше тех, на протяжении которых появляются целые виды и роды? Они ли, эти роды и виды, своим возникновением определяют членение времени, или же его изменяющееся качество вызывает их к жизни, чтобы потом заставить исчезнуть? Не объясняется ли вымирание такого мощного подкласса моллюсков, как аммониты, грубо говоря, тем, что их срок истек и что новый планетарный стиль требует новых форм, новых моделей? Такова неустранимая причина поражения человека в борьбе за бытие. За вопросами силы стоят вопросы времени.
45
Таким образом, мы покидаем план мировой истории, понимаемой как история человечества, и перемещаемся к точкам зрения, расположенным вне ее. Там, куда мы попадаем, у нас сразу же возникает два важных вопроса.
Во-первых, может ли та насечка, которая наглядно разделяет наши годы, не только совпадать с границей двух эпох человеческой истории, но также предвещать окончание одного и начало другого цикла большего масштаба? Если да, значит, что даже для осмысления простых фактов исторические методы непригодны. Их недостаточно уже тогда, когда речь идет об относительно небольшом цикле – десяти-, двадцатитысячелетнем. Это малость в сравнении с индийским божественным годом или с теми процессами, которые изучает астрономия, геология, палеонтология.
Во-вторых, всегда ли, с тех пор как человек появился на Земле, существовала мировая история в том смысле, какой мы вкладываем в это словосочетание? Определенно, нет. Говоря о доисторической эпохе и первобытных временах, мы либо исключаем их из нашей истории, либо присоединяем к ней наподобие вестибюля. Чтобы получить статус «исторических», личности и события должны обладать набором четко обозначенных качеств, таких как историотворящая сила (geschichtsbildende Kraft), способность служить предметом историописания (Geschichtschreibung) и царящего в нем эроса, быть объектом исторического восприятия. Оно, это восприятие, применимо только к определенным, не к любым, временам и явлениям.
46
Так было не всегда. «Отцом историописания» мы называем Геродота. Его труды – в самом деле необычайное чтение. По ним странствуешь, как по земле, осиянной красным светом восходящего солнца.
До Геродота царила мифическая ночь. Однако она представляла собой не мрак, а сон и знала иную связь между людьми и событиями, нежели историческое сознание с присущей ему сортирующей способностью. Его зарождение и есть геродотова заря. «Отец истории» стоит на гребне горы, разделяющей день и ночь – не просто два времени, но два сорта времени, две разновидности света.
Немного позднее, у Фукидида, солнце бледнеет. Люди и вещи предстают перед нами в ясных лучах исторического знания, исторической науки.
47
В данной связи нельзя не задуматься о том, что, возможно, и этому свету установлен свой срок. Не стоим ли мы на границе, подобной той, на которой стоял Геродот, или на еще более значимой? По-прежнему ли между событиями существует та связь, которую мы привыкли называть историей, или возникает уже другая, еще не поименованная?
Во втором случае мы получили бы объяснение тем трудностям, которые все более и более настойчиво заявляют о себе. Самая очевидная из них – неспособность историописания справиться с бушующим потоком информации. Дело не в недостатке талантливых наблюдателей, а в том, что фигуры и события все чаще не укладываются в рамки исторических понятий. Вместе с историческими связями и ландшафтами исчезают модели поведения, которые можно оценивать и прогнозировать, опираясь на прототипы. Отсюда обманчивость слов, принадлежащих к железному фонду исторических процессов и договоренностей: «война», «мир», «народ», «государство», «семья», «свобода», «право».
В этом
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
