на языке, которым говорил его пропавший названный брат:
- Нет!
Бандит замолчал и вполголоса сказал что-то своим. Грянул взрыв хохота, послышался звук, будто кого-то поволокли, и негодующий женский возглас, оборвавшийся звонкой пощечиной. В проржавевшем замке заскрежетал ключ, и до боли яркий свет фонаря ослепил Диджле. Он зажмурился, прикрывая заслезившиеся глаза; должно быть, его опять пришли допрашивать и заманивать сокровищами, но вместо того к его ногам кого-то швырнули. Это была еще совсем юная девица, которая даже в таком плачевном положении не пала духом и осыпала разбойников ругательствами. Диджле поморщился, слушая их перебранку, и если девица чуть ли не плакала, несмотря на показную браваду, то негодяи откровенно над ней потешались. Дверь захлопнулась, и девица вскочила на ноги и замолотила по ней кулачками. Удары были слабенькими, и Диджле пожалел бедняжку, попавшую в плен.
- Порядочной женщине браниться недостойно, - устало произнес он, когда девица отчаялась выломать эту преграду, и кожей почувствовал, как она испуганно на него смотрит из темноты.
Послышался робкий вопрос, и Диджле опять ответил ей: «нет», а затем подумал и добавил: «да», ведь она не была разбойником. Ее дыхание, пахнущее чем-то сладким, слышалось где-то рядом, и запах ее тела, такой резкий и непривычный, как запах лилий и роз, застоявшихся в воде, тревожил его. Девица дотронулась до его плеча, и Диджле окаменел. Их заперли вдвоем, и это было немыслимо! Он отдернул руку и наставительно произнес:
- Женщине надо знать свое место. Трогать мужчину, если он не брат, не муж и не отец, - харам.
Она настороженно спросила у него что-то, и Диджле пожал плечами и сказал: «Да». Он не понимал, о чем она толкует, хотя ему мерещились знакомые слова в ее речи. Девица разочарованно вздохнула, и Диджле на всякий случай добавил: «Нет», чтобы та не грустила. Девушка изумленно замолчала и неожиданно рассмеялась. Она быстро и тихо заговорила, налегая на звук «р», и, кажется, опять что-то спрашивала, но Диджле быстро утомился внимательно слушать.
- Не понимаю тебя, женщина, - с досадой сказал он, когда она в очередной раз остановилась в своих речах, поднялся и принес ей миску со вчерашней кашей, чтобы хоть как-то занять ей рот. Девица опять засмеялась, и Диджле внезапно разозлился – каша из пшена пахла так маняще, что он бы отдал золотой абаз за одну лишь ее плошку, но не здесь, не в заключении. Она точно почувствовала перемену в его настроении и виновато вздохнула; этого хватило, чтобы Диджле растаял и простил ее – что взять с неразумной сестры?
От скуки тюремщик то и дело отпускал шутки за дверью, если судить по его тону, и девица то отвечала ему с болезненным задором, то плакала и оскорблялась, и даже швырнула один раз деревянной миской в стену. Это случилось во время молитвы, и Диджле заскрипел зубами – верно говорят, что женщинам нельзя присутствовать рядом с мужчинами во время обращения к Аллаху! После того, как последний ракаат был завершен, он начертил носком сапога посреди пещеры полосу и наставительно сказал:
- С той стороны – женская половина. С этой стороны – мужская. Не переходи за границу и будь скромной, как и подобает женщине.
В этот день он больше не разговаривал с ней, хоть девица вначале и пыталась вызвать его на беседу, а потом то и дело вздыхала. Ночью он проснулся от тихого плача и вначале никак не мог сообразить, кто плакал на другом конце пещеры, а потом привстал, держась за стену, и подполз к девице. В темноте было не видно ее лица, и Диджле наклонился над ней. Она не отпрянула, лишь сжалась как зверек.
- Я не причиню тебе никакого вреда, - со сна язык во рту не желал ворочаться, но девица точно поняла его. – Не надо бояться.
Вместо ответа она протянула ему руку, чудом не попав пальцами в глаз, и Диджле неуверенно взял ее. Рука была холодной, как шербет из каменного подвала, и он понял - девица замерзла в своем легком летнем платье на тонкой подстилке, которой нельзя было даже укрыться.
- Я согрею тебя, - быстро пообещал он, и плач затих.
Уши у Диджле пылали, когда он вернулся к своей лежанке. То, что он собирался сделать, в обычное время было немыслимо и грешно, но сейчас он не мог поступить иначе. Он сгреб ткань, нагретую своим телом, в охапку и медленно подошел к девице, чтобы укрыть ее. Диджле опустился на колени рядом с ней, и она опять дотронулась до его одежды и очень тихо, очень боязливо что-то спросила.
- Так будет теплей, - мягко заметил Диджле.
Он лег рядом, мучительно раздумывая, как обнять девицу, чтобы получилось правильно, но она неожиданно прижалась к нему всем телом, и Диджле неловко похлопал ее по спине. Ее объятья были приятны, и очень трудно было удержаться от искушающих плотских мыслей, но все-таки путаный сон сморил его.
В явь его выдернули грубо – разбойники еще не поднесли ключа к замку, но он уже чутко проснулся и откатился от девицы на холодную землю. Во рту хрустел песок, язык напоминал большую тряпку; то и дело накатывала слабость. Еще никогда за ним не приходили так рано, и Диджле заподозрил недоброе. Девица зашевелилась и пробормотала что-то сквозь дрему. Когда дверь отворилась, Диджле не успел даже пикнуть, как его подхватили под руки и поволокли прочь.
Пленители, кажется, давно не смыкали глаз – почти каждый из тех, кто ждал османа в каменном обеденном зале, был небрит и грязен, с сонным или настороженным взглядом. У стены в кучу были свалены трофеи – лошадиные попоны, ткань, шитая золотой нитью, женские платья и туфельки, оружие, упряжь. На голубом подоле чьей-то юбки, испещренной мелкими цветочками, виднелось пятно крови, и Диджле отвел глаза. Не хотелось думать, что стало с той
