тупоумным[24]. Это не помешало им, однако, принимать участие в Маркоманских войнах и в походах готов; потом император Проб (276–282) пересадил их на римскую (почву, и история о них забыла.
Это был первый случай, когда благородное немецкое племя, направившись к востоку, нашло свою гибель в болотистых низменностях Дуная и в лабиринте Балканских гор.
Однако же приблизительно около того времени, когда бастарны направились к юго-востоку от истоков Вислы, как бы навстречу своей гибели, перешли, вероятно, через Эльбу и Везер более богатые будущим военные отряды и впервые приветствовали Рейн на немецком языке. Мы не имеем никаких известий об этих событиях; их история раскрывается для нас только посредственно, при помощи позднейших данных и через восстановление текстов, первоначальное изложение которых получено только из вторых рук[25].
Три западногерманские народные группы ингвеонов, иствеонов и герминонов приняли здесь на себя предводительство. Уже очень рано вероятно жившие у моря ингвеоны овладели с берегов Немецкого моря также страной по ту сторону Везера; а южнее их, приблизительно по направлению к Кёльну, за ними следовали иствеоны. Здесь племя отступило в кельтскую Бельгию; вскоре еще одна кельтская страна, область менапов, подобно бастиону, простиралась между Эммерихом и Дюссельдорфом через Рейн до германской земли. Далее к югу, однако, германские племена уже перешли Рейн; уже тунгерны и иервийцы осели по ту сторону реки. Центр бельгийских кельтов был перенесен далеко на запад; у прибрежья теснились на узком пространстве бесчисленные народы; тогда именно они отчасти перешли через пролив и приобрели новую родину на Британском острове.
Не столь быстро, кажется, герминоны нашли себе путь из прежних недр страны по правому берегу Эльбы. Народности этой племенной группы, прославившиеся впоследствии как свевы своей подвижностью и особенным военным устройством, стояли еще ближе, чем другие германцы, к образу жизни чисто кочевых народов; в главной своей массе они, кажется, задержаны были почти непрерывной цепью горных хребтов, покрытых первобытным лесом, растянувшимся у них с южной стороны, Рудными горами и Тюрингенским лесом, тюрингенской холмистой местностью и крутым массивом Гарца. Нужен был какой-либо особый толчок, чтобы вовлечь их вполне в общее движение. Таковой толчок и дан был походами кимвров и тевтонов.
Что бы, однако, ни послужило поводом к походу тех страшных народных масс, которые, по сообщениям древних, численностью от четверти до полумиллиона душ, устремились с западных границ старогерманской страны, с долины Эльбы, в 115 г. до Р.X., к югу, верно то, что шествие этой народной лавины оставило за собою последствия всемирно-исторического значения. Кимвры и тевтоны разбили четыре римских армии на востоке и на западе от Альп; эти победы обусловили дальнейшее несчастное развитие внутреннего состояния Римской республики. В течение многих лет они грабили страны кельтских народов, находя лишь отпор в бельгах; особенный же страх внушали они и долее, чем где бы то ни было, свирепствовали в благословенной стране Средней Галлии; там подорвали они силу сопротивления кельтов, накопленную многими столетиями богатой первобытной культуры, и подготовили путь Цезарю, римскому завоевателю. И когда они, наконец, после более чем десятилетнего странствования нашли свою погибель в Провансе, они оставили молодой империи римлян призрак ужаса пред кимврами и страшное предчувствие приближения какого-то нового – не римского, не италийского мира.
Этот народ появляется пред древними во всем своем непобедимом величии. То было выселение целого племени, а не военный поход ищущих приключений богатырей; медленно двигалась эта масса с бесконечным обозом жен, детей, стад и собак, в грубых телегах-шатрах и с связанными попарно лошадьми: одни тевтоны тянулись мимо лагеря Мария в течение шести дней. На фоне этой невиданной раньше картины для опытного военного глаза римлян выделялось гигантское сложение воинов, смелый и воинственный взор полных жизни женщин: старухи же, седые жрицы, тащились в белых одеяниях, прислоняясь друг к другу уставшими телами и подпоясав свои льняные одежды; во время штурма на поле битвы они ударяли с угрожающим видом по кожаной покрышке телеги для обороны сражающихся от злых духов[26]. И этот страшный и вместе с тем простодушный народ вступил в богатый и грациозный мир Италии. Не ради жаркого солнца и голубого неба направились германцы на юг. До них, правда, могли дойти смутные вести о сокровищах и прелестях у Средиземного моря: различные благородные произведения италийской металлургии давно уже проложили себе путь к Эльбе и Одеру. Но не об этом заботились германцы. С тем идеализмом, который впоследствии отличал Парсифаля, Вольфрама – этого немецкого типа средневекового человека, еще поныне не исчезнувшего на немецкой земле, они крепко держали за свое простое первоначальное требование: они хотят земли. Им нужна земля в Норикуме (Noricum), она нужна им в Гельвеции, на берегах Роны и Сены; они ищут ее в Испании и на несчастных полях Верхней Италии. Они требуют ее из нужды, ради бога, они готовы за нее служить безвозмездно и сражаться в битвах за чуждый для них мир политических интересов. Земля – вот то слово, которое постоянно и всегда слышится в бесконечном ряде немецких переселений, которое вскоре должно было прозвучать для римлян страшнее, чем требование их черни: panem et circenses.
Однако же земли им не дали. Предчувствовал ли Рим своим тонким политическим инстинктом, какие последствия может иметь его уступка? Предвидел ли он своим духовным оком неисчислимые ряды внуков, требующих земли?
Если отказ римлян и оправдывался политически, то все же он был связан с безнравственной жестокостью. Уже первое поражение германцев в восточной области Альп обусловлено было только римской изменой; римское коварство одержало также и на западе победу над несчастными переселенцами. Тогда в германцах пробудилось негодование; под влиянием страшного раздражения кимвры и тевтоны принесли целое римское войско в жертву богам: все, что не пало на поле сражения, было взято в плен; пленные были повешены; добыча, оружие, драгоценности были погребены на дне реки. Но вскоре вновь вернулось прежнее доверие, и уже следующий день, быть может, увидел германское посольство перед чужеземным консулом с наивной просьбой о земле и семенах для посева.
Таковы качества грубого естественного народа: Рим тогда и позднее пользовался ими с тою же жестокостью, которая вполне соответствовала упадку отечественных нравов и старинному высокомерию. Однако же это были качества чисто естественного народа: эти варвары были многообещающие пионеры, им улыбалось все великое, все то, на исчезновение чего меланхолически смотрел стареющий мир юга; наиболее продолжительным следом кимвро-тевтонского вторжения у римлян остался ужас, смешанный с завистью.
V
Последний, самый выдающийся историк этих событий, сам бывший в Провансе, рассказывает, что мессалиоты огородили свои виноградники костями павших при Э; почва была так удобрена трупами убитых, что принесла
