Воскреснув под пером историка, побежденные альтернативы и упущенные возможности могут вновь заявить о своем существовании. Контрфактическое моделирование — это попытка представить, как развивались бы исторические события, если бы побежденная в действительности альтернатива, одержав воображаемую победу, получила возможность реализоваться[141].I
Возросший интерес к проблеме альтернативности исторического процесса, выбора путей общественного развития объясняется как логикой развития самого научного знания — исторического и философского, так и практическими реалиями российской действительности конца XX века. В настоящее время проблема нуждается в теоретическом изучении[142], однако альтернативность истории уже не требует верификации, ибо сам факт ее наличия очевиден даже на уровне обыденного сознания: все мы в последние годы несколько раз принимали участие в выборе дальнейших путей развития общества или, по крайней мере, были свидетелями этого выбора.
За истекшие пятнадцать лет неузнаваемо изменился наш социум: то, что создавалось десятилетиями, нередко разрушалось в течение нескольких дней. Все мы — независимо от отношения к происходящему — пережили ряд сдвигов в социальной, политической и экономической сферах жизни общества. Скорость протекания социальных процессов ощутимо превысила и продолжает превышать скорость их теоретического осмысления. Научная мысль не успевает за ходом событий — часто непредсказуемых, нередко трагичных и всегда касающихся каждого из нас. Внезапность происходящего поражает самую буйную фантазию. На авансцене политической борьбы мелькает множество лиц, ярко вспыхивают новые имена, чтобы очень скоро засиять новым блеском или же исчезнуть — если не навсегда, то надолго. Калейдоскоп лиц, событий, обстоятельств убеждает в одном: все это не может быть описано с позиций жесткого, тотального детерминизма, ибо постоянно обнаруживается фундаментальная роль случая. Именно случай неоднократно предоставлял материал для экономического, политического или нравственного выбора. Случай играет ведущую роль в нашей жизни, став обязательным и в высшей степени ощутимым фактором развития. Меняется стиль жизни и стиль мышления, меняется мировосприятие. Мы перестаем воспринимать свободу исключительно как осознанную необходимость и начинаем осознавать возможность альтернативных путей развития. Мы перестаем следовать исторической инерции прошлого и начинаем воспринимать будущее как веер альтернатив, обладающих различной или одинаковой возможностью для реализации.
Проблема поиска исторической альтернативы может быть разработана двумя способами. В первом случае к историческому материалу прилагаются философско-исторические концепции, претендующие на большую или меньшую универсальность, причем конкретный материал выступает в качестве суммы примеров и служит для подтверждения обоснованности применения этих концепций к различным историческим эпохам[143]. Во втором случае историософские концепции вырабатываются на основе изучения конкретного исторического материала, относящегося к определенной эпохе, и полученные выводы могут быть применены лишь к данной эпохе. Между этими способами разработки проблемы нет непроходимой грани, но до настоящего времени первый способ не мог быть плодотворно применен: в отечественном обществоведении отсутствовали соответствующие теоретико-методологические концепции, а конкретный исторический материал, относящийся к различным эпохам, еще никем специально не рассматривался и не систематизировался с точки зрения альтернативности исторического процесса. Иными словами, таким концепциям просто неоткуда было взяться, ибо не существовал эмпирический материал для философских обобщений[144].
«История не терпит сослагательного наклонения»[145]. Это утверждение долгие годы было символом веры, основой мировоззрения советских ученых-обществоведов. Альтернативность исторического процесса практически никем не воспринималась в качестве реальной научной проблемы, имевшей право на существование и нуждавшейся в изучении. В своих изысканиях историки и философы слабо интересовались как упущенными историческими возможностями, так и самим фактом выбора тех или иных путей в процессе исторического развития человечества. Причина понятна. Подобная постановка вопроса требовала изрядного гражданского мужества, ибо автоматически вела к возникновению нежелательных с точки зрения официальной идеологии аллюзий. (Существовала ли альтернатива Октябрьской революции? Можно ли было обойтись без гражданской войны, коллективизации, «Большого террора» и т. п.?) Даже признание противоборства различных исключающих друг друга возможностей развития не вело к следующему шагу — потребности рассмотреть нереализованные исторические альтернативы на эмпирическом и теоретическом уровне. Разумеется, существовали исключения из этого правила, но они носили единичный характер.
В 1970 году Б. Ф. Поршнев настойчиво писал о необходимости рассматривать альтернативные исторические ситуации: «Еще и еще раз повторю свою убежденность, что историк вправе говорить о перспективах и возможностях, между которыми колебалась и из которых выбирала история»[146]. Фундаментальная монография известного историка и философа получила высокую оценку специалистов, но его призыв изучать разные возможности и перспективы и их противоборство не был услышан коллегами.
В тезисах VII Международного конгресса славистов (Варшава, 1973) была опубликована новаторская работа А. В. Исаченко с примечательным названием «Если бы в 1478 году Новгород поразил Москву (об одном несостоявшемся варианте истории русского языка)». В лапидарном стиле было выдвинуто несколько принципиальных утверждений: «История всегда держит наготове несколько вариантов. И нет оснований считать то, что фактически произошло, во что бы то ни стало проявлением „прогрессивного хода истории“. Все развитие России сложилось бы совершенно иначе, если бы в конце XV в. Новгород, а не Москва оказался главенствующей силой объединения страны. И такая возможность реально существовала… Предлагаемые здесь мысли являются лишь умственным экспериментом, позволяющим взглянуть на фактическое развитие лишь как на один из возможных вариантов, особенно выпукло выступающих на фоне несостоявшегося»[147]. Эти нетривиальные рассуждения практически никому в России не были известны. Интересная статья Б. Г. Могильницкого об альтернативности исторического развития, опубликованная в 1974 году, также не смогла существенно изменить отношение отечественных обществоведов к этой проблеме[148].
Альтернативный характер социального бытия находился вне сферы профессиональных интересов академической науки, он был осмыслен и стал фактом общественного сознания несколько необычным способом. В 1975 году писатель и историк Н. Я. Эйдельман, человек широчайшей эрудиции и гениальной одаренности, в документальной повести «Апостол Сергей» нарисовал поразительную по своей убедительности картину «Фантастический 1826-й» — картину победоносной военной революции в России, начатой восстанием Черниговского полка под предводительством С. И. Муравьева-Апостола. Автор книги показал, к каким результатам могли привести альтернативные исторические тенденции, если бы они одержали победу, и каким образом, при помощи какого механизма нереализованные исторические альтернативы могли бы реализоваться.
«Революция в России…
Призраки новой Вандеи, нового террора, нового Бонапарта, старых героев Плутарха…
Все будет — и кровь, и радость, и свобода, и террор, и то, чего ожидали, а затем — чего совсем не ожидали. Но что бы ни случилось, происходит нечто необратимое.
Кто восстановит отмененное крепостное право! …Не было. Могло быть»[149].
Книга имела огромный успех и многочисленных читателей, но приведенная выше итоговая формула не послужила толчком для теоретического и историко-культурного осмысления
