последние дни, непременно услышишь вопрос: «Как вы оцениваете обстановку?» Конечно, необходимо соблюдать величайшую осторожность. Откровенные высказывания возможны только в очень узком кругу, среди верных друзей. Сохранивших ясное видение вещей крайне мало. Во всяком случае здесь, в сельской местности. Оазис в нац. — соц. пустыне. Оптимизма, царившего в первые дни, слегка поубавилось, однако население слишком охотно верит во все, чего оно себе желает, то есть в скорое победное окончание войны. Я там и сям добавляю капельку сомнения, напоминаю о войне 1914 года, она тоже должна была закончиться через шесть недель. Вера в чудеса исключительно сильна. За шесть лет нац. — соц. пропаганда совсем одурманила народ. Невероятно, но, к сожалению, факт.
На вокзале, здесь у нас, в Лаубахе, В. говорит мне: «Надеюсь, фюрер положит Францию на лопатки». Блокада со стороны англичан приводит его в ярость. Война есть война, возражаю я, Германия ведь ответила тем, что бросила в бой массу подводных лодок. Но у нас мало кто обладает чувством справедливости. У немцев это слабое место.
Вот, например, некий господин разглагольствует по мюнхенскому радио о зверствах англичан в войне против буров. Неужели он никогда не слыхал, что в стеклянном доме не следует бросаться камнями? Отчего ему не жаль тех, кто томится в немецких концлагерях, кто стал жертвой нац. — соц. ненависти и кровожадности в условиях мира и спокойствия? Даже за безобидное высказывание туда бросали и фольксгеноссе. А сколько было застрелено «при попытке к бегству»? Может, этот идиот ничего не слыхал и о тех днях в ноябре 38-го, когда были разрушены все синагоги?..
14 сентября 1939
В течение нескольких дней в Л<аубахе> квартировали расчеты двух батарей тяжелой артиллерии. Прибыв сюда из Ландсберга{12}, не упускали случая подчеркнуть, — конечно же, по приказу, — что родом они из Ландсхута. Валяли дурака! Когда уходили, лица у некоторых были весьма серьезными. Душевного подъема не заметил. Худой знак!
—
Разговор с д-ром Хемайером свидетельствует о полном совпадении наших взглядов. Почему таких людей меньше, чем хотелось бы[60]?
Злой рок довлеет над нашим бедным, достойным сожаления Отечеством. Его лучшие люди живут как отшельники, а всей полнотой власти наслаждаются подлые палачи!
14 сентября 1939
Преторианцы держатся в тени (например, Вольф, Дирлам){13} и наблюдают за поведением порядочных немцев. Тьфу.
—
Тот факт, что вражеские самолеты свободно летали над Германией и сбрасывали листовки, несколько удивил население, которому днем и ночью говорят, что ни один самолет врага не пересечет границу рейха. С моей точки зрения, слух о вражеских самолетах может иметь только один смысл: недалеким немцам хотят внушить, что это были вовсе не самолеты врага, а машины предателей. Однако Герман Геринг в обращении к нации в первых числах сентября сказал, что именно англичане сбрасывали листовки на немецкой территории. Ничего страшного: народ столь забывчив, что можно творить и говорить что душе угодно.
Поведение Франции и Англии в военном отношении ничуть не способствует тому, чтобы поколебать уверенность нац. — соц. партийцев в победе.
В случае сокрушительного поражения Польши западным державам придется принять упрек в том, что до начала войны они не сделали для защиты Польши от стремительного нашествия ровным счетом ничего. При любых обстоятельствах в Польше должны были бы базироваться полки британской и французской авиации.
16 сентября 1939
Настроение подавленное. Правила военного положения действуют на психику отрицательно. Особенно затемнение, которое все строго соблюдают. Вечером в городке гробовая тишина. Старики из-за отсутствия освещения не отваживаются выходить на улицу. На шоссейных дорогах необычное спокойствие. «Моторизованная» Германия спит. С 20 сентября передвигаться по трассам смогут только машины с особым разрешением и знаком.
—
Ядом «солнечной политики» пропитаны миллионы моих сограждан[61]. Люди верят в любой слух, поднимающий настроение. Все ждут чуда. Стоит какому-нибудь чокнутому во всеуслышание заявить, что 30 000 немецких самолетов готовы к бомбовому удару по Англии или к иной мощной атаке против этой страны, как вокруг «глашатая» собирается толпа «верующих».
Все-таки странно устроена человеческая душа.
На протяжении шести лет нашего проживания в Верхнем Гессене купленные нами и сложенные в лесу дрова привозили нам крестьянин Л. или фермер Карл Р. Поскольку Л. хлопотал вокруг больного сына, а Р. призвали в армию, я спросил знакомого мне фермера Генриха В., не мог ли бы он при случае привезти наши дрова. И тут же услышал вопрос: «Кто возил вам дрова раньше?» «Карл Р., который сейчас в армии», — ответил я. «Так пусть дрова вам возит ваш друг Л., я и со своей работой не справляюсь», — ответил этот благородный обергессенский крестьянин. А ведь мог бы просто сослаться на сильную занятость, мне бы этого было достаточно.
Эпизод, конечно, незначительный, и тем не менее я уже вижу трещинку в здании «Фольксгемайншафт»{14} — основанного на единстве расы и крови социального конструкта. Взаимовыручка в трудные времена вообще основа выживания.
Ради дров приходится прибегнуть к хитрости. Говорю, что у нашего учреждения в лесу лежат дрова и что их надо привезти. И самый юный наш сотрудник (Людвиг Хек) получает задание найти возчика. Поскольку мы живем в здании суда, вопрос решается таким вот плутовским манером. Эта ложь во спасение мне наверняка простится. Ведь мир, он быть обманутым желает{15}.
17 сентября 1939
Напряженное ожидание: как пойдет начатая война дальше? Участниками начала мы стали во второй раз. Кто решится предсказать конец? Мы с женой, с нашим опытом 1914–1918 годов, настроены в высшей степени скептически. Обжегшись на молоке, дуешь на воду. Что еще может произойти? То, чего нельзя ни предугадать, ни предвидеть. Распалась карта континента. Разве не говорилось уже о закате Европы?
Кто за это ответит? Безмозглые люди! Растоптать демократию и вверить одному человеку власть почти над восьмьюдесятью миллионами — это так ужасно, что невольно содрогаешься в ожидании грядущих событий.
Народ дает вколотить, вдолбить в себя некую идею, тупо следует за каждым мановением руки, позволяет топтать и мучить себя, издеваться над собой, высасывать из себя все соки и вдобавок ко всему кричать под государственным контролем «Хайль Гитлер!». Можно испытывать лишь глубокую скорбь, живя в столь жуткое время и глядя на овечье долготерпение целого народа. Есть ли еще настоящие мужчины? Полагаю, что могу ответить на этот вопрос отрицательно. Народ наш подобен стаду, которое ведут на скотобойню. Он не осознает ни своей силы, ни своего бессилия.
Да
