откровенности, обнаружения того, что во вседневной жизни сдавлено приличием. Под маской могли скрываться самые разные по происхождению и социальному положению люди. Особенно любили «интриговать» девушки, на маскарадах дававшие себе волю.
Временами на маскарад являлся сам император в сопровождении августейшего семейства. Они входили в зал без масок, оставались недолго, на это время все как-то замирало, становилось чопорным, а после их отъезда веселье возобновлялось с новой силой.
Правда, из-за пестроты публики считалось, что порядочной женщине здесь не место. М. Ю. Лермонтов в знаменитой драме «Маскарад» и позже в стихотворении «Как часто, пёстрою толпою окружён…» отзывался об этих увеселениях чрезвычайно резко:
Как женщине порядочной решиться Отправиться туда, где всякий сброд, Где всякий ветреник обидит, осмеет; Рискнуть быть узнанной…
Но как велик был соблазн! Никому не известная маска могла себе позволить поведение, недопустимое строгим светом, даже рискованные шутки и признания, волнующие кровь… Злые языки передавали, будто императрица, переодевшись в домино, возвращалась сюда инкогнито. В дневниковой записи Д. Ф. Фикельмон от 14 февраля 1833 года подробно описан дебют жены Николая I в маскараде под именем м-ль Тимашевой.
Здесь Александра Федоровна могла встретиться и под романтичную музыку слиться в танце с предметом своего платонического увлечения – князем А. Трубецким, называемом в ее интимной переписке «Бархатом». Но даже столь невинные приключения были рискованны и чреваты осуждением. Так, Пушкин с возмущением писал о посещении императрицей маскарадов Энгельгардта, хотя она позволяла себе разве что легкий флирт, «мазурочную болтовню». И это продолжалось недолго – император выслал Трубецкого за границу.
Почему было выбрано именно имя «Тимашева»? Можно ли считать это всего лишь совпадением? Неужели наша героиня излишне часто посещала эти увеселения? Но если и так, она даже в наэлектризованной атмосфере маскарада вела себя исключительно благопристойно, иначе императрица не назвалась бы ее именем.
Много лет спустя, на одном из них, состоявшемся в феврале 1875 года, цесаревич Александр Александрович нарядился «атаманом», а император Александр II оделся Петром Великим, и «в руках его была знаменитая дубинка, но одеяние это ему не шло, и он скоро его снял. Александр II был слаб, и это на подсознательном уровне осознавалось многими, поэтому ему и «не шел» образ Петра Великого с его «увещевателем». Маскарадный костюм «разрушал» и без того не слишком прочный образ монарха, поэтому в 1870-х годах маскарадная традиция стала постепенно исчезать из придворного досуга.
Подробностей о светской жизни Екатерины Александровны, наполненной многочисленными балами, раутами, вечерами, не сохранилось. Эта блестящая круговерть увлекала, рождала новые мысли и ощущения, тревожила воображение. Круг ее общения был широк, но душа нараспашку в свете не только не приветствовалась, но даже осуждалась, излишняя откровенность рассматривалась как моветон. Кому же Тимашева изливала сердце? Ведь о психотерапевтах в ее время слыхом не слыхивали. В больших семьях можно было поделиться с маменькой, сестрами… Ничего этого у Тимашевой не было. Не раскрывать же сердце злоязычной Катиш Киндяковой. В подобном положении прибегали к «немым наперсникам» – дневникам. В определенной мере все русские сентиментальные дневники ориентированы на «Исповедь» Руссо, создавались под ее влиянием. Руссо обязательный «герой» почти всех дневников той эпохи. Именно Руссо привлек внимание к проблеме самоизображения человека. Известны дневники А. Радищева, В. Жуковского, братьев Тургеневых, А. О. Смирновой (Россет), А. Вульфа, К. Батюшкова, М. Муравьева… Многие из них стали своего рода художественными произведениями.
Большую популярность получил жанр переписки подруг или родственников. В адресате предполагалось найти внимательного читателя и единомышленника. Сентиментализм, создавший культ дружбы и непринужденного дружеского общения, сделал послание способом «поверять печаль души своей внимательному другу». Но встречалась ли в свете истинная дружба? У Екатерины сложились вполне дружеские отношения с Анной Хомутовой, с Е. А. Римской-Корсаковой, но это и все, что мы знаем о ее близких подругах.
Как же снимали нервное напряжение скрытные светские дамы?
Очень популярны были альбомы – без излишней откровенности они сохраняли память о приятных или просто значительных минутах жизни. В 1820-х годах русская альбомная культура переживала свой расцвет. Альбомы были в большой моде и в Москве, и в Петербурге, и в провинции.
«Конечно, вы видали //Уездной барышни альбом, //Что все подруги исписали /С конца, с начала и кругом…», – писал Пушкин. «Альбомы распространили у нас вкус к чтению и письму – приохотили к литературе. И это ясно!.. Женщины, эти лёгкие, непостоянные, ветреные, но всегда милые для нас создания – женщины делают всё, что хотят с нами, их усердными поклонниками… Благодарение женщинам! Они ввели в употребление альбомы и доставили приятное и полезное занятие нашим молодым людям. – Я даже уверен, что со времени появления альбомов у нас стали писать лучше, приятнее; выражаться свободнее, приличнее, ближе к общественному разговору». Это строки из статьи «Об альбомах», опубликованной в 1820 году в журнале «Благонамеренный». Видимо, эта тема уже занимала современников Пушкина. В 1846 году в письме к А. Вульфу поэт Языков жаловался: «Альбом, в котором заключаются стихи Пушкина, – есть драгоценность, и он же должен быть сохранён, как памятник того золотого времени, когда у девиц были альбомы»
Альбомы клали на столики в гостиных, брали с собой на балы и, конечно же – в путешествия. Их всячески украшали, вплетали в них листки розовой, голубой, желтой бумаги, заключали в переплеты алого сафьяна, зеленой или коричневой кожи с золотым тиснением, с позолоченными латунными накладками и замочками. Дамы и барышни, молодые люди и литераторы – у всех были альбомы. Светское воспитание требовало от молодого человека умения написать в альбом мадригал, нарисовать цветок или пейзаж. В женских альбомах следовало воспевать прелести «прекрасной дамы», соревнуясь в накале панегирика с соперниками, которые уже превознесли ее до небес.
Без альбомной культуры невозможно представить салоны пушкинской эпохи.
Вяземский писал:
Альбом, как жизнь, противоречий смесь, Смесь доброго, худого пустословья: Здесь дружбы дань, тут светского условья, Тут жар любви, там умничанья спесь. Иной листок для памяти сердечной Дороже нам поэмы долговечной…
Пушкин досадовал:
