совет все узбекские эмиры и гулямы и говорили о войне и мире с христианами. /76а/ Каждый что-нибудь сказал в меру своих знаний. Некоторые по смыслу [стиха] Корана: «Ты не увидишь, чтобы люди, верующие в Аллаха и последний день, любили тех, которые противятся Аллаху»[254], отдавали предпочтение борьбе и священной войне. А некоторые по смыслу [изречения]: «Мир есть благо», считали за лучшее примирение, установление дружественных отношений и стремились к заключению мира. Среди них был Рахманкул-бий-парваначи, человек умный и мудрый, видевший в жизни жару и холод, больше других побывавший на поле брани и приобретший большой [жизненный] опыт. Отдавая предпочтение примирению, он сказал: «Конечно, сейчас мир лучше распри, потому что наше узбекское войско до сих пор не видело врага с таким сильным войском. У всякого дела — свое правило. У узбеков нет средств защиты и нет такого вооружения, как у христиан, поэтому в многочисленных сражениях они не находили другого средства, кроме бегства, а из-за следующих одно за другим больших и малых поражений погибло также и имевшееся снаряжение и вооружение. Сейчас распря и ссора с христианами не дадут другого плода, кроме поражения и бегства. Для несомненного дела доказательств не требуется, и только. Лучше всего любым возможным способом переговорить с христианами о перемирии и мире и пойти по пути /76б/ дружбы, а [тем временем] подготовить средства сопротивления и вооружение для войны, недостаточную и малочисленную армию пополнить храбрецами и подготовиться к военным действиям». Это мнение понравилось узбекским эмирам и вождям племен. Однако Йа'куб-кушбеги и некоторые его приверженцы, у которых еще не вышел из головы ветер высокомерия и самомнения, с той же нетерпимостью и упорством, послужившими причиной ослабления государства, стояли на своем, и предложение [Рахманкула] не было принято. Кроме того, кушбеги говорил иносказательными словами, заставляющими пасть дух, приписал вышеназванному парваначи слабость суждения, трусость и пристыдил [его] в собрании эмиров.
Парваначи почувствовал себя бессильным и не видел другого средства, кроме молчания до тех пор (мисра)[255]. «пока сама судьба не извлечет чего-нибудь из-за завесы». По их же навету его величество удалил из войска Мухаммад-Шукур-бий-инака, отправил его в Бухару и подверг [там] заключению. Ибрахим-парваначи[256] после отстранения от должности в Самарканде также был арестован. [Поэтому] упомянутый парваначи [Рахманкул-бий] остерегся, [помня пословицу]: «Третий из трех» и по смыслу изречения: "Всякую вещь можно удвоить и утроить".
После того, [как] стало известно о волнениях среди населения Самарканда, [об их] переписке и обещании покориться христианам, войско тоже стало волноваться. Снова послали «убежище власти» Наджмаддин-ходжу мир-асада вести переговоры о мире. На этот раз губернатор сказал мир-асаду: «Мы, христиане, в начале выступления договорились между собой и после утверждения постановления решили выступить. Условие [постановления] таково: в любом месте и владении, где имеется угнетенный, мы укоротим руку насилия и гнета. Мы будем соблюдать и распространять законы справедливости и равенства, потому что по нашей религии /77а/ сильный человек обязан помогать угнетенному. Жители Самарканда, не находя поддержки [у своего] государя от гнета своего хакима Шир-'Али, обратились сейчас [к нам] с мольбой о помощи, ища убежища у русского государства. И нам обязательно нужно выступить и постараться освободить их от гнета и притеснения. А после [оказания] помощи угнетенным свершится то, что предопределено». Сказав [это], [губернатор] отпустил мир-асада и дал приказ войску выступать.
Мир-асад достиг Самарканда и о результатах своей миссии сообщил военачальникам. В то время как со стороны Хишткупрука появился авангард христианского войска, [бухарские] войска, находившиеся там, пришли в смятение и в беспорядке обратились в бегство. Передовой отряд христиан подошел к реке Зеравшан, напротив возвышенности Чупан-Ата[257], и остановился. В это время на Чупанатинской возвышенности было готово [к бою] более ста тысяч человек сипахи и приверженцев священной войны из народа во главе с могущественными эмирами, с громоподобными пушками, с военным снаряжением и оружием. Было здесь также и четыре тысячи сарбазов отряда Хаджи Руми и отряда христианина 'Османа[258], который, приняв ислам, получил в этом государстве чин военачальника. Сарбазы этих двух отрядов состояли из арабов[259] и узбеков и были известны своей храбростью и смелостью. /77б/ Полагаясь [на них], их назначили на укрепления на берегу реки у переправ и бродов. Остальные воины и приверженцы священной войны также выстроились на берегу реки и приготовились к сражению. Они навели огнемечущие дальнобойные пушки с возвышенности на христиан, ждали приказа командующего и были готовы открыть огонь. Узбекские богатыри верхом на быстрых как ветер лошадях, с длинными прямыми копьями то выскакивали вперед, то возвращались, а часть войска глядела на дорогу, как бы убежать.
Стихи.
Войска было больше, чем цветов весной,
И все [воины], подобно бутонам, [устремились] головой вперед.
Один, с копьем в руке, готов к нападению,
Однако, как живописец, он несет [копье только как кисть] для рисования.
Другой прибыл с кинжалом, подвязанным к поясу,
Однако дрожал, подобно иве.
Один натянул тетиву и вложил в лук стрелу,
Другой — точная копия мадды алифа[260].
Один, как бутон, поднял [свою] булаву,
Однако [сам], подобно [отцветшей] розе, потерял цвет.
Другой облачился в сталь, но сам он таков,
Что, подобно отражению в зеркале, [у него] ни души, ни сердца.
Один в черном кафтане — быстрый и ловкий,
[Однако] взгляд у него пугливый, подобно глазам газели.
Другой оделся в красное, но от страха
Его лицо желтеет перед противником.
У всякого, кто обнажил меч из-за тщеславия,
Обнажит меч его же собственный нос против его лица.
Однако причиной смелости и храбрости борцов за веру было обилие воды в реке, готому что в эту пору полая вода в реке достигла предела и не было возможности перейти [ее].
/78а/ Байт:
От рассыпающих жемчуг волн реки
Не удавалось переправиться через нее.
На том пути появилась преграда
Из волн того охотящегося за людьми моря.
Ни у кого и мысли не было, что христианская пехота переправится через эту бушующую реку. Убежденные в этом [бухарские] воины были бодры и спокойны.
Настало время, когда командующий христианской армией отдал своим людям приказ наступать. Согласно приказу, христианские солдаты взяли в руки свои ружья, вошли в воду, без труда и утомления перешли ту глубокую реку, и все разом разрядили луки[261]. Когда
