двоюродного брата… Зачем? Какой в том был толк?
– Опять?! Я ж вам, недоумкам, вдалбливал. Повторить?.. Пожалуйста! Иначе я не мог поступить, так было нужно. Что тебе еще сказать, дурню?!
Семен скрипнул зубами, налил себе вина и одним глотком опорожнил кружку.
– Ладно, Синий, болтать с тобой, себя не уважать. Пойду лучше переговорю… c Прошкой, небось, оклемался уже… Вашбродь, я схожу в ту комнатку? Пистолет мой вот, на столе, разряженный.
Хитрово-Квашнин, немного подумав, кивнул головой.
– Не делай этого! – бросил Синев с потемневшими от гнева глазами. – Я тебя предупреждал…
– Пошел к черту! Буду я тебя слушать!
Семен был на подходе к комнате, когда главарь, сделав знак дворянину, догнал его и ударом кулака сшиб на пол. Он попытался встать, но Синев обхватил его голову руками и одним резким движением свернул шею. Все услышали, как хрустнули позвонки непокорного борисоглебца.
Тарас, увидев гибель брата, вмиг протрезвел, вскочил на ноги и запустил в Синева пистолет. Тот легко увернулся, поднял оружие и, подступив к столу, встал напротив соперника, который уже вытащил нож и угрожающе поводил им из стороны в сторону. Семейная пара осталась сидеть на месте, молча наблюдая за происходящим.
– Значит, не нравлюсь я тебе? – спросил Синев, буравя взглядом Тараса.
– Ты не девица, чтоб мне нравиться…
– Смелый ответ. Что верно, то верно, не девица… Хорошо, ссориться с тобой я не хочу, нет во мне больше злости. Ты ж прекрасно видел, твой брат сам нарвался. Ему не следовало мотать мне нервы, он заслуженно получил свое. К тебе я нормально отношусь. Буран закончится, забирай его тело и отправляйся в свой Борисоглебск. Не желаешь быть в моей шайке, не надо. Как тебе предложение?.. Вижу, ты не против. Вот моя рука!
Черноволосый Тарас перевел дыхание, рука с ножом стала потихоньку опускаться вдоль тела. В какой-то миг на широком лице вновь появилось выражение недоверия.
– Ты не темнишь?.. Я останусь цел и спокойно уеду домой?
– Чтоб мне сдохнуть, если это не так!
Рука Тараса потянулась к пятерне Синева. Их рукопожатие было крепким и продолжительным. Борисоглебец, все еще хмуря брови, с облегчением вздохнул. Присаживаясь на лавку, он ослабил внимание лишь на секунду, но этого хватило, чтобы получить сокрушительный удар пистолетной рукояткой в висок. Свалившись под стол, он пару раз дернул ногой и больше не шелохнулся.
– Главари не любят, когда их ни во что не ставят! – прошипел Синев, стукнув носком сапога в уже мертвое тело. – Дормидонт, отволоки всю эту падаль в сени!
Канцелярист послушно исполнил его приказ: сначала вытащил в сени тело Тараса, потом Семена. Сев на лавку, снова налил себе вина и одним глотком выпил.
Хитрово-Квашнин остался пассивным наблюдателем разборки лиходеев. Попыхивая трубкой, не теряя бдительности, он заметил:
– Крут ты на расправу, Синий.
Разбойный верховод, усевшись на свое место, ухмыльнулся.
– У них не было ко мне должного уважения. Рано или поздно я все равно расправился бы с ними.
– Выходит, братья были здесь, когда Пафнутий и Калерия совершали свои убийства… Ну, что ж, мне их ничуть не жаль, двумя негодяями меньше. – Дворянин посмотрел на каждого из лиходеев. – Имейте в виду, договор остается в силе. Сидим все смирно, ждем окончания метели. И не дай Бог кто из вас дернется в мою сторону – пальну без предупреждения!
– Можно было и не напоминать, – отозвался Синев. – Ладно, ты там грейся у печки, а мы выпьем за наше здоровье… Может, налить кружечку?.. Нет желания?.. Ну, гляди. И вот что уясни для себя, вашбродь: ночь зимняя, длинная, мы-то поспим по очереди, если пожелаем, а вот тебе вздремнуть не удастся. Чуть забудешься, как в прошлый раз, и все, пропал!
Они чокнулись, выпили и закусили калачами с маком. Канцелярист раскраснелся, повеселел, потребовал еще вина.
Хитрово-Квашнин, более-менее согревшись, разделся и разжег трубку. Пуская клубы дыма, подумал: «Боже, как же приятно быть в тепле, когда за окном бушует буран!»
Вспомнив о «Московском телеграфе», достал его и начал листать страницы, не прекращая в то же время держать в поле зрения разбойную троицу. В сентябрьской книжке журнала имелись большие статьи о состоянии общей ботаники и географии северной Африки, помещались повести Гофмана, Вельтмана, драма Гюго «Гернани, или Кастильская честь», стихотворная трагедия Дюма «Стокгольм, Париж и Фонтенебло».
В конце номера, среди «Литературных и журнальных известий», он наткнулся на вложенную тонкую тетрадь. «Это что такое?.. Хм-м, кажется, дневниковые записи… Вот отчего подъяческий сынок так напрягся, когда я обмолвился об изъятии журнала!.. Он ведет дневник, неоценимый для будущего следствия документ! Посмотрим, о чем он тут пишет, какие мысли поверяет бумаге. Начато в середине декабря 1829 года… Первые записи безынтересны, короткие замечания о погоде, домашней жизни, канцелярской работе в присутственном месте, встречах со знакомыми людьми… А вот это уже любопытно… «19 января послали в Борисоглебск. Приехал к вечеру. Погода мерзкая, дождь со снегом, грязные лужи. Зима называется!.. На именинах коллежского регистратора Поднебесова познакомился с очаровательной женщиной, зовут ее редким и красивым именем Калерия. Яркая брюнетка, глаза чернее ночи, тонкая талия! Бездетная вдова, мужа похоронила в прошлом годе – на главной улице города он в пьяном виде попал под лошадь. С ним была Калерия. Говорят, она и толкнула его под конские копыта. Из мести, он якобы в ссорах с ней распускал руки. Я, как и Поднебесов, в это не верю, скорее всего, досужие сплетни. Танцевал с ней, беседовал наедине, она прекрасна!»
Когда же с ней познакомился Петров? Так, «1830 года, января 20 дня»… Ладно, позже почитаем. Эти там что-то затевают… Синев что-то сказал Калерии, она собирается подняться из-за стола.
Он сунул журнал в карман лежавшей на полу шинели и взял в руку пистолет.
– Вашбродь, у нас к тебе просьба, – обратился к нему Синев. – Печеной картошечки собрались отведать, а тут солонка почти совсем пуста. Есть картошку без соли все равно, что нюхать цветы через стекло. Не против, если Кавалерия сходит за ней?
– Мое благородие против, – насмешливо произнес Хитрово-Квашнин. – Трескайте без соли!
Синев цыкнул языком, Калерия вздохнула. Узкое лицо Дормидонта сморщилось, его глаза просительно уставились на дворянина.
– Ладно, где соль? – снизошел тот.
– Да вон, в мешочке на полке, – оживился Синев.
– Пусть Калерия вывернет карманы и покажет мне свои руки. Так, что б я видел.
Красавица выполнила требования и, взяв солонку, направилась к полке, висевшей на стене в двух саженях от печки. Насыпав соли, она не спеша пошла обратно к столу и вдруг сделала резкое движение рукой.
