Совет по эвакуации с просьбой предоставить вагоны стали единичными. Совет по эвакуации направил усилия на спасение умирающих от голода ленинградцев, снаряжая за ними особые эшелоны. В середине декабря из темного, замерзшего города по льду Ладожского озера на телегах вывезли 10 000 работников текстильной фабрики, отправив их затем поездом в Бабаево, расположенное в 240 километрах к юго-востоку от Ленинграда. Совет по эвакуации телеграфировал своему уполномоченному в Бабаево: «Срочно сообщите, сколько и куда (на какие заводы) взрослых рабочих и учеников ремесленных училищ и школ ФЗО направлено из Ленинграда за период Вашей работы тчк В дальнейшем такие сообщения делайте каждую декаду тчк Рабочих текстильных предприятий из Ленинграда направляйте в Ивановскую область тчк»[193]. За несколькими короткими фразами на самом деле стояли события многих месяцев. В Иванове работников будут выхаживать, чтобы восстановить их подорванное здоровье; большинство поправится и вернется к работе для фронта. Эвакуация и трудовая мобилизация военных лет приведут к значительному приросту трудовых ресурсов на Урале, в Поволжье, Западной Сибири, Казахстане и Центральной Азии – для победы эвакуированные рабочие значили не меньше, чем спасенные ими машины[194].
Помимо эвакуированных и беженцев, на восток отправляли социальные и национальные группы, заподозренные государством в склонности к коллаборационизму и подвергшиеся массовой депортации. В 1937–1938 годах среди некоторых из этих групп происходили массовые аресты и расстрелы. Многие коммунисты бежали от репрессий у себя на родине, но в СССР их ждал расстрел по обвинению в «шпионаже». С 1939 года государство развернуло новую кампанию арестов, направленную против «неблагонадежных элементов» с недавно присоединенных территорий Восточной Польши (переименованной в Западную Украину) и стран Прибалтики. Около 383 000 людей разных национальностей с этих территорий были отправлены в «спецпоселения», куда ранее, в начале 1930‐х годов, ссылали кулаков и всех, кто противился коллективизации[195]. Когда Советский Союз установил дипломатические отношения с польским правительством в изгнании, находившимся в Лондоне, арестованные прежде поляки были амнистированы и получили статус «польских граждан».
После вторжения Германии в тылу началась новая волна «профилактических чисток». После Октябрьской революции советское руководство создало Автономную Социалистическую Советскую Республику Немцев Поволжья, где проживали в основном этнические немцы – крестьяне, чьи предки поселились на этой территории еще в XVIII веке. Опасаясь, что советские граждане немецкого происхождения будут сотрудничать с фашистами, с августа по октябрь советское руководство издало ряд постановлений о депортации около 800 000 этнических немцев в Казахстан и Сибирь, где они превратились в спецпоселенцев. В конце ноября 1941 года НКВД провел массовую проверку населения Москвы и выявил около 7400 «антисоветских и социально опасных элементов», известив Совет по эвакуации, что этих людей следует немедленно эвакуировать, чтобы «очистить» город. Большинство из них составляли те, кто проживал в столице без работы или прописки, включая многих беженцев, осевших в эвакопунктах, потому что больше им было некуда идти. В декабре Совет по эвакуации распорядился об отправке таких беженцев, преступников, бродяг и других людей без прописки в Мордовскую АССР и Горьковскую область, где они должны были получить крышу над головой и работу[196]. В отличие от массовых высылок 1937–1938 годов, за которыми следовали заключение или расстрел, группы, депортированные из Москвы в 1941 году, отправляли на работу, как миллионы других эвакуированных и беженцев. Категория «бродяг», в начале 1930‐х годов используемая государством для контроля над перемещением населения в города, а в 1937–1938 годах – в ходе массовых репрессий, утратила смысл в ситуации, когда в подвешенном состоянии оказалось множество бездомных людей.
Москва: эвакуация в двадцать четыре часа
В начале октября немцы приступили к операции «Тайфун» – стратегическому наступлению, целью которого было взятие Москвы. Советское командование окружило город несколькими линиями тщательно возведенных укреплений, но при приближении немцев ГКО 10 октября принял решение эвакуировать металлургическую и оборонную промышленность, и партийные активисты проводили собрания, готовя рабочих к эвакуации. В Москве объявили военное положение[197]. Положение продолжало ухудшаться, и менее чем через неделю советское руководство приняло экстренное решение об эвакуации населения, заводов, правительственных, общественных учреждений и учреждений культуры в двадцать четыре часа. Днем 16 октября Н. Ф. Дубровина и Г. В. Ковалева, заместителей наркома путей сообщения, вызвали в Кремль. Когда они вошли в приемную, Дубровин заметил, что в ней собрались наркомы, руководители различных организаций и ведомств. Все сидели молча, размышляя о высокой вероятности взятия Москвы немцами. Сталин, Вознесенский, Шверник, Косыгин, Микоян и Ворошилов, руководившие страной в военные годы, не говоря ни слова, вышли в боковую дверь, предоставив Молотову выступать перед собравшимися. Молотов говорил прямо, и его инструкции были лаконичны. Положение тяжелое: враг на подступах к столице. Присутствующим руководителям предстоит организовать эвакуацию своих учреждений, которая начнется незамедлительно и будет продолжаться всю ночь. Все документы необходимо уничтожить. Каждый наркомат оставит одного заместителя наркома и небольшое количество сотрудников, чтобы поддерживать контакт с эвакуированными предприятиями[198]. По словам Дубровина, утверждалось, что Москву не сдадут, но, чтобы избежать жертв, бо́льшую часть населения необходимо эвакуировать. В следующие полчаса Косыгин лично обсудил с каждым руководителем место и время отправки, а также пункт назначения его предприятия, организации или учреждения. Было выработано расписание поездов. Как вспоминал тот же Дубровин, к 9 часам утра 17 октября из Москвы планировали вывезти всё и вся[199].
После выступления Молотова Дубровин и Ковалев отправились к Сталину. Он задал им короткий и предельно конкретный вопрос: смогут ли железнодорожные работники за ночь отправить из Москвы нужное количество составов? Немного посовещавшись, они ответили, что смогут предоставить 100 поездов. Трудность, как впоследствии вспоминал Дубровин, заключалась в том, что требовалось пять или шесть тысяч товарных вагонов. После аудиенции Ковалев сразу же помчался в здание наркомата, чтобы вывести все запасные поезда из депо, организовать формирование эшелонов и отдать приказ об отправлении из города. Дубровин направился к Косыгину, чтобы обговорить план эвакуации. К 4 часам дня, когда Дубровин покинул Кремль, улицы были заполнены толпами людей, устремившихся к железнодорожным станциям:
Улица Кирова, площадь Дзержинского и все прилегающие к ней магистрали и переулки были забиты людьми. Женщины с малышами на руках, дети постарше и старики с колясками, чемоданами, корзинами сплошным потоком двигались на Каланчевскую площадь к поездам, не зная, куда их повезут. Но плачущих не видно. Лица у всех суровы и строги[200].
Рабочие выстроились в очередь за последней зарплатой. Елена Берсеневич, кассир на хлопчатобумажной фабрике имени М. В. Фрунзе, вспоминала 16 октября 1941 года как «худший день» в ее жизни:
Придя на фабрику, я узнала,
