семьями[178]. Но линия фронта смещалась так быстро, что выполнить это распоряжение оказалось невозможно, и многие либо решили остаться, либо застряли в прифронтовой зоне. Нередко детей отправляли в ближние регионы, в скором времени превращавшиеся в поле боя[179]. Постепенно Совет по эвакуации начал четче дифференцировать группы: рабочие и служащие конкретных заводов, учреждений и организаций, учащиеся ремесленных училищ, пациенты психиатрических клиник, сироты. Совет никогда не ставил перед собой задачи отдельно эвакуировать некоторые группы населения: пожилых людей, крестьян (кроме сопровождавших эвакуированный скот) или рабочих мелких сельских предприятий, – рассматривая их лишь как часть более обширной категории людей, живущих в прифронтовой зоне. Пожилых чаще всего эвакуировали как членов семей представителей той или иной профессии. Сотрудники вывозимых предприятий и учреждений должны были эвакуироваться в обязательном порядке, но их родственники, тоже получавшие билеты на поезд, могли остаться.
Сейчас, оглядываясь назад, мы знаем, какие роковые последствия имело то, что Совет не эвакуировал людей по национальному признаку. Ни советское руководство, ни рядовые граждане не могли предвидеть, что нацисты собираются массово истреблять евреев и цыган, а с оккупированных территорий поначалу поступали лишь обрывочные и разношерстные сведения[180]. В августе 1941 года партийное руководство Белоруссии и Украины сообщило в Москву о массовых убийствах еврейского населения, а летом и осенью 1942 года партизаны начали докладывать об актах целенаправленного уничтожения[181]. Однако эти первые сообщения касались происходящего в конкретной местности, а к 1942 году покинуть оккупированную территорию было невозможно. Масштабы Холокоста стали ясны лишь в 1943 году, когда Красная армия начала возвращать оккупированные земли. Писатель и военный корреспондент Василий Гроссман оставил семью в Бердичеве, маленьком городе в Украине со значительным количеством еврейского населения. Около трети бердичевских евреев, включая беженцев из Польши, смогли эвакуироваться или бежать, но тех, кто остался, умертвили в ходе массовых казней, устраиваемых нацистами с августа 1941‐го по июнь 1942 года. Когда в январе 1944 года Бердичев освободили, Гроссман приехал в город и узнал, что его мать погибла 15 сентября 1941 года, став жертвой массового убийства. После войны он написал ей посмертное письмо:
Дорогая мамочка… <…> Ночью, на фронте я видел сон – вошел в комнату, ясно зная, что это твоя комната, и увидел пустое кресло, ясно зная, что ты в нем спала: свешивался с кресла платок, которым ты прикрывала ноги. Я смотрел на это пустое кресло долго, а когда проснулся, знал, что тебя уже нет на земле. Но я не знал, какой ужасной смертью умерла ты[182].
Кошмарные предчувствия преследовали не одного Гроссмана. Многих советских людей, призванных в армию, эвакуированных вместе с предприятиями или по каким-то другим причинам разлученных с семьей, терзала неизвестность о судьбе родных и близких. Из 6 миллионов евреев, уничтоженных нацистами, 2 миллиона было убито на советской земле. Айнзацгруппы покрыли оккупированные территории расстрельными ямами, где могло быть от нескольких сот до десятков тысяч человек. В одной только Белоруссии нацисты сожгли дотла более 600 деревень вместе с жителями, обвиненными в помощи партизанам[183].
Эвакуация людей началась с Прибалтики, Западной Украины и Белоруссии, а также Карелии и происходила среди бомбежек и сражений, часто перекрывавших дороги и железнодорожные пути. Организованно эвакуировать удалось немногих, и людей отправляли обычно военные советы, а не Совет по эвакуации. Например, в Литве государству удалось эвакуировать всего 42 500 человек; бо́льшую часть еврейского населения немцы позже согнали в гетто и в конце концов умертвили. В Белоруссии, где враг продвигался медленнее, спасли более миллиона людей – приблизительно шестую часть населения. Массовые эвакуации из Москвы, Ленинграда, Украины и западной части России, происходившие позднее, оказались успешнее. Эвакуированных чаще всего отправляли в Поволжье или дальше на восток – на Урал, в Сибирь и в Центральную Азию, где они устраивались работать на заводы, железные дороги, в столовые, колхозы и совхозы[184].
Помимо прифронтовых зон, Совет по эвакуации принял решение о немедленной эвакуации населения Москвы и Ленинграда. Сотрудники государственных органов, посольств, а также ведущих учреждений культуры Москвы, в том числе Большого театра, были вывезены в Куйбышев. К концу июня Совет по эвакуации отправил на восток тысячи работников промышленных наркоматов, ученых, врачей и деятелей культуры, уехавших со своими учреждениями[185]. В июле была эвакуирована из Москвы Академия наук, за ней последовали наркоматы обороны и военно-морского флота, московские научные и медицинские институты, Государственный гидрологический институт и Главная геофизическая обсерватория в Ленинграде, советское информбюро ТАСС, театры и другие учреждения[186]. В порядке «уплотнения» эвакуируемых временно вселяли к местным жителям, поэтому ощущался острый дефицит жилплощади, доставлявший немало неудобств как гостям, так и хозяевам[187]. Хотя эвакуированные из Москвы и Ленинграда сохраняли все привилегии, связанные с продовольственными нормами, по меньшей мере один желчный академик отказался уезжать вместе с Академией наук, заявив, что лучше погибнуть от фашистских бомб, чем умирать медленной смертью в Казани[188].
В течение трех недель с начала войны из Москвы, Ленинграда и прифронтовых зон было эвакуировано почти 1,8 миллиона человек. Более 80 % из 900 000 эвакуированных из Москвы и 341 000 из Ленинграда к середине июля составляли дети[189]. Ленинградские заводы по-прежнему в ускоренном темпе производили оружие, поэтому детей заводских рабочих часто отправляли отдельными группами – родители должны были присоединиться к ним позднее[190]. Эвакуировали из обеих столиц и другие уязвимые группы, в том числе около 2000 пациентов и сотрудников ленинградских психиатрических клиник. Ради предосторожности 12 августа вывезли и хищных зверей из Московского зоопарка[191].
Повсюду эвакуация была сопряжена с риском и смертельной опасностью. В Шостке, городе в Сумской области на северо-востоке Украины, эвакуация происходила менее чем за неделю до 27 августа, когда город заняли немцы. Люди толпились на станции, но при отходе последних поездов немцы начали бомбить железнодорожные пути. Сотни людей были убиты или ранены, выжившие бросились врассыпную с места аварии. Некоторые добежали до ближайших сел, другие продолжали пешком идти на восток. Немцы бомбили и станцию. Группа рабочих с семьями, ожидавшая в проулке рядом со складом боеприпасов, в ужасе с криком разбежалась, когда немцы начали бомбить склад, что привело к масштабным взрывам. В конце концов местной администрации и железнодорожным работникам удалось положить конец панике и посадить всю группу на поезд[192].
К концу декабря наступление немцев на Южном фронте замедлилось, а на Северном и Центральном приостановилось. Большинство ключевых предприятий и миллионы людей были эвакуированы. Обращения наркоматов в
