болезнь его носила отнюдь не физиологический характер, физически Цион был здоров по-прежнему, как бык.
– Так что же все-таки с ним случилось? – не удержалась Таня.
– Вы никогда не слышали об игромании? – ответил Ян вопросом на вопрос.
– Болезненный азарт, – предположила Таня.
– В точку, – согласился Ян, повторив: «болезненный азарт». – Или азарт как болезнь. Употребляют и слово «гэмблинг» – патологическое пристрастие к азартным играм. Короче говоря, Цион поехал в Москву на какой-то семинар и однажды, после одной из своих лекций, попал в казино. Тот самый случай, когда слово «попал» употребляется не только в его прежнем, посконном смысле, но и в архисовременном: попал – значит залетел на большие деньги или подсел. Цион подсел на казино, он сначала проиграл в рулетку свои деньги, затем деньги жены, после этого – деньги друзей, у которых он брал взаймы под разными предлогами. Когда друзья спохватились, было поздно – Цион неотвратимо катился в пропасть. Тогда его в буквальном смысле слова повязали и отправили в клинику, где попытались вылечить от зависимости. Первое время Цион притих, а затем, усыпив бдительность врачей, сбежал. И первым, кому он позвонил, оказался ваш покорный слуга.
– Вы?
– Да, представьте себе, Таня. И я тогда не знал, что с ним происходит, всю историю про казино и про зависимость узнал уже потом. «Ян, – сказал мне Цион, – ты понимаешь, что такое для меня позвонить тебе в субботу?!.»
– Почему он так сказал? – не поняла Таня.
– Он – религиозный человек, а религиозному человеку звонить в субботу запрещено, только лишь в том случае, когда речь идет о смертельной опасности, то есть о спасении жизни. И я действительно понимал, что значит для Циона нарушить святость субботы…
Ян замолчал.
– Странно, – Таня пожала плечами, – религиозный человек, обуреваемый страстями, готов поступиться даже самым святым, что у него есть в жизни. Неужели до такой степени?
– Талмуд говорит: счастлив тот, кто способен обуздать свои страсти. Я думаю, что Цион был несчастлив. Беда только в том, что он не противился своему несчастью, делая несчастными тех, кто попадал в этот момент в его орбиту…
– И вы… – начала Таня, но Ян не дал ей закончить:
– И я… На тот момент… Хотя, кто его знает… Цион выклянчил у меня несколько тысяч долларов – весь гонорар за очередную книгу. Поверьте, у меня не было никаких сомнений, когда я перечислял деньги, потому что был уверен: они нужны, чтобы спасти Циона.
– Что же он вам такого наговорил, что вы поверили? – Таня внимательно посмотрела на Яна.
Он махнул рукой:
– Много чего, вспоминать даже не хочется. Но плел так искренно, что я ему и взаправду поверил. Это уже потом мне рассказали, что в социальной сети «ВКонтакте» открыли специальную страницу с названием «Не давайте Циону в долг!», где подробно рассказывалось о его художествах.
– Да уж, покуролесил…
– Не то слово…
– Главное, что жив остался.
– Люди, которые давали ему в долг, хорошо к нему относились. Потому никто даже в суд подавать не стал. А сам Цион тихо-тихо потом вернулся в Израиль, и его, по-моему, определили в какой-то хостел, где он и живет по сей день, практически не появляясь на людях.
Тем временем Таня и Ян подошли к Стене плача. Темнело. Зажигались огни, придавая одному из самых знаменитых мест на Земле какую-то неизъяснимую жгучую загадочность.
– Пожертвуйте, сколько можете, святой человек, – обратился к Яну на иврите прохожий в ветхой одежде, бренча мелочью в жестяной коробке.
– Он просит подаяние? – поинтересовалась Таня. – Молодой человек, казалось бы…
– Это не столько подаяние, сколько проверка на вшивость, – пояснил Ян. – Понимаете, Танюша, он, таким образом, собирает пожертвования, которые должны пойти в пользу бедняков, на иврите это называется – «цдака», не подаяние, а, скорее, восстановление справедливости. Но, с другой стороны, это вопрос тебе самому: способен ли преодолеть искус жадности? Неважно, кому ты даешь деньги, точнее, это отходит на второй план, главное же, что ты жертвуешь, не даешь жадности – как самому тяжелому греху – победить тебя.
– Неважно кому? А если просящий – жулик? Как тот же Цион, которому вы отдали деньги, не задумываясь, – возразила Таня, – это как в политике, где нельзя верить никому, да я и не верю никому из политиков.
– Да уж, – вздохнул Ян, – иногда те, кто просит деньги на благие цели, использует их на свои собственные нужды, превращаясь в торговцев верой.
Из дневника Яна Карми
…В одном из писем к своему другу Николаю Недоброво художник-мозаичист и эссеист Борис Анреп пишет о впечатлении, которое на него произвела молоденькая Анна Ахматова. Там есть такие строки: «…Попросту красивой ее назвать нельзя, но внешность ее настолько интересна…», ну и дальше. Я, кажется, понимаю, что имел в виду Анреп, когда сформулировал столь, на первый взгляд, нелицеприятную для молодой женщины характеристику: «Попросту красивой ее назвать нельзя…»
Но это – только на первый взгляд, потому что «попросту красивая» – это значит похожая на всех попросту красивых – словно на одно лицо скроенных, – выстроившихся в ряд.
Не знаю, подбираюсь ли я таким образом к тому, чтобы описать Таню; вряд ли; любая аналогия хромает. Хотя какой-то отдаленный отзвук моих ощущений от Танечки можно найти в письме Анрепа; она действительно настолько интересна, что кажется зашифрованным посланием.
Танечка – не очень разговорчива, она – большей частью – молчалива, но ее выдают глаза – голубые, как небо, в которых – порой – сверкают молнии; она невероятно чувственна, я обожаю ее тело, но вряд ли подберу подходящие для описания слова, все они покажутся бледной немочью по сравнению с тем, что мне иногда дозволяется видеть. Она – человек, который живет в своем замкнутом мире, не допуская туда посторонних, при том, что внешне умудряется быть вполне открытой и добросердечной. И это нисколько не противоречит ее закрытости; ее открытость – до известного предела, а потом опускаются железные ворота, и вряд ли кто-то способен пройти дальше.
Тешу себя надеждой, что я – один из немногих, кто прошел чуть дальше, чем следовало, но – Боже! – какой внезапной нежностью пахнуло на меня тотчас; так бывает, когда после долгой зимы открываешь окна, и в квартиру врывается свежий весенний воздух.
…И все-таки мне кажется, что она – ведьма, но в том, в первозданном смысле слова, ведьма, ведунья, ведающая, что творит…
Из дневника Татьяны Артищевой
Ян говорит обо мне, что я чаще молчу. Но вот почему-то мне захотелось доверить дневнику одну из первых ночей в Иерусалиме, проведенных вместе. Это,
