женщин-кинсли голову покрывал жесткий ежик светлых волос, эти же были полностью лысы. Ремонтники удивленно захлопали огромными голубыми глазами, молча ожидая, что я им скажу.
— У нас пропало животное. Коза. Вот такого роста, — ладонью показала расстояние от пола, но, похоже, что собеседники совсем меня не понимали.
Вспомнив, что совсем недавно мы делали совместные голографические проекции и с бабой Симой, и с многострадальной козой Машкой, я достала комм. Мужички продолжали внимательно наблюдать за моими действиями. Найдя достаточно точное изображение, вывела его на экран.
— Вы это видели? — ткнула пальцем в фигурку козы.
Кинсли переглянулись и… Они упали передо мной на колени, а затем и вовсе коснулись лбами пола.
— Чего это с ними? — опешила Хуня.
— Я знаю столько же, сколько и ты, — ответила ей и снова обратилась к ремонтникам, — видели или нет?
— Дерезай… — благоговейно прошептали оба.
— Что? — не поняла я.
— Козай… Дерезай… — снова выдохнули они.
— Это вы сперли наше животное? — с нажимом, грозно спросила Фархунда.
— Казай-дерезай… казай-дерезай… — затрещали они.
— Хунь, по-моему, эти на всеобщем вообще не рубят, — обернулась я к ней.
— Конечно, как чужую животину тырить так они умные, а как на всеобщем ответить, так сразу не понимают… С ними нужно строго! — она окинула сжавшихся мужичков недобрым взглядом, еще раз показала на голопроекцию козы и спросила, — где?
— Мати показать, — пискнул один.
— Тамати показать, — тут же вклинился другой.
— Мати-томати! — выругалась подруга, но кинсли этого не поняли, — вперед! — скомандовала им Хунька.
А дальше… дальше мы бежали за мужичками по извилистым коридорам и коридорчикам, о существовании которых, конечно, даже не подозревали. Ремонтники оказались чрезвычайно шустрые, поэтому, чтобы успеть за ними, приходилось выкладываться. Три раза разные лифты куда-то нас перемещали, и снова были коридоры, потом самая обычная лестница и долгий спуск вниз.
— Мне кажется, Академия давно кончилась, и мы уже спускаемся в остров, на котором она построена, — едва переводя дыхание, прохрипела запыхавшаяся Хунька.
Я и сама давно так думала, но ответить не смогла — сил уже не было, слишком долго мы петляли по всем закоулкам. Наконец, преодолев какой-то грот, оказались в самой настоящей каменной пещере, под завязку заполненной кинсли. В самом центре, на выстроенном подиуме стояли три фигуры в каких-то белых хламидах и… наша родная коза Машка. При этом, животное не выглядело напуганным или обиженным, наоборот — перед ней лежала охапка свежей травы, которую она планомерно поглощала, задорно виляя куцым хвостиком.
— Этого еще не хватало, — выдохнула Хунька.
— Ты о чем? — спросила я, пытаясь выровнять дыхание после забега.
— Сама не видишь? Это же секта какая-то!
— Ну, секта, — пожала плечами.
— А если они козу в жертву приносить собрались?
— Ой, Хунь, что-то не похожа она на жертву. Скорее на божество, которому поклоняются, холят и лелеют…
В этот момент на подиуме, по-видимому — главный жрец, вскинул руки к небу и изрек:
— Омана… обана… казай-дерезай…
Наступила тишина. Секунда… Две… Три… Где-то капала вода. Машка с любопытством подняла голову и… ее задумчивое «Бе-е-е-э» разнеслось по пещере, отражаясь от каменных сводов.
— Омана-обана-ву! — орет жрец.
Кинсли падают на колени и начинают раскачиваться, повторяя: «Омана-обана-казай-дерезай». Одни мы продолжали возвышаться над сотнями молящихся.
— Казай-дерезай… — весело хмыкнула я, — тебе это ни о чем не говорит?
— Подожди, сейчас подумаю, — язвительно отозвалась Хунька, — может о казае-дерезае?
— Почти, — рассмеялась, потому что ситуация была комичная, конечно с точки зрения землян. Окружающие нас кинсли относились к происходящему очень серьезно.
— Я активировала маячок для Стаса и Жорки, — буркнула подруга, — надеюсь, они сюда придут раньше, чем Машку освежуют.
— Перестань, ей ничто не угрожает!
— Да ты только посмотри на этих мелких головорезов! — прошипела она, — это же фанатики какие-то!
Я посмотрела. Фанатики умильно хлопали большими глазами и продолжали раскачиваться. В это время на подиуме жрец опять вскинул руки вверх. Все снова замолчали, а Машка… перед ней поставили плоскую корзину наполненную фруктами, очень смахивающими на земные груши. «Ме-е-е-э» — радостно заблеяла животинка.
— Казай… дерезай… омана… обана… — величественно произнес жрец.
— Ка-зай-де-ре-зай! Ка-зай-де-ре-зай! — стали скандировать кинсли.
— Ета штоета деится? — раздался знакомый голос и на подиум, потеснив жрецов, вскарабкалась баба Сима Селедкина.
Пашка и Жоффрей подошли к нам и, молча, встали рядом.
— Обана-омана-казай-дерезай! — ответил Серафиме Дормидонтовне жрец.
— Коза моя, хозяйска! — возразила ему староста и накинула на шею Машке знакомую пеньковую веревку.
— Омана-обана-ву! — в ужасе закричал служитель культа и попытался освободить шею животинки.
— От я тябе щас дам ву! — разозлилась баба Сима, — довушкашся!
— Ме-е-е-е-э-э… — философски изрекла Машка, вклиниваясь в содержательный диалог представителей разных цивилизаций.
— Тябе слова ня давале! — припечатала ее Серафима Дормидонтовна.
— Хо-сяй-ка казай-дерезай? — спросил один из жрецов.
— Хозяйка и есть, — подтвердила бабушка Жоффрея.
— Продавайт! — жалобно попросил ее собеседник и тут же на подиум внесли объемный ящик.
А когда с него сняли крышку — обалдела не только баб Сима, обалдели и мы. Весь ящик под завязку был заполнен золотыми слитками.
— Ничего себе! — удивленно выдохнул Погодин.
— Тябе каза та мая пашто? — смягчилась староста всея Руси.
— Казай-дерезай омана-ву! — произнес старший жрец, простирая руки к небу и делая загадочное лицо.
— Маха на божество ваша походить чо ля? — кинсли в белых хламидах закивали в ответ, — тады забярайтя! И денях мяне ваших ня нада! Няушта я истинно верующих ня пойму!
С этими словами пеньковая веревка перекочевала в руку ошарашенного жреца, который таращился на нее, как на чудо. А когда он отмер, то голубые глаза священника были полны слез.
— Омана… каза-дерезай хо-сяй-ка обана-ву! — изрек он.
— Хо-сяй-ка обана-ву! — скандировали вокруг радостные
