class="p1">Они не подумали взять с собой одеяла или подушки, но воздух был таким тёплым, а земля такой мягкой, что это практически не имело значения. Через несколько мгновений Зефир и Дэш уже спали, их глубокое ровное дыхание было единственным звуком под пологом Лабиринтового Дерева.
– Корделия? – прошептала Ларкин через несколько минут.
– М-м-м? – отозвалась Корделия, и, как бы та ни бодрилась прежде, Ларкин понимала, что подруга уже на грани сна.
– Что будет, если у нас ничего не получится? – спросила она.
Корделия повернулась к Ларкин и приподнялась на локте, подперев щёку ладонью и открыв глаза, чтобы посмотреть на подругу. Её взгляд был укоризненным, и Ларкин захотелось взять свои слова обратно. Она не знала, зачем вообще их произнесла. Она тоже хотела вернуть Озириса, она тоже по нему скучала – может быть, не так сильно, как Корделия и Дэш, учитывая, что он был их отцом, – но она всё равно чувствовала его потерю, как зияющую дыру в груди. Но ей уже приходилось испытывать разочарование в магии – в последний раз здесь, под сенью Лабиринтового Дерева, – и она должна была спросить.
– Получится, – ответила Корделия, и эти два слова прозвучали с такой силой, что Ларкин почти лишилась дара речи. Почти.
Она прикусила губу.
– Даже если мы сможем убедить эту женщину, Астрид, помочь нам – а никто не сказал, что мы это сможем, – магия такого рода сложна и опасна, и…
– Ты ничего не знаешь о магии, Ларк, – огрызнулась Корделия, и это наконец-то уняло сомнения Ларкин, или, по крайней мере, заглушило их другими сомнениями. Но с каким бы недоверием Ларкин ни относилась к Астрид и к тому, что они узнают, когда найдут её, она не могла отрицать, что Корделия права: Ларкин ничего не знала о магии, совсем ничего.
Она знала то, о чём прочитала в книгах, слышала, о чём рассказывала мать, даже видела, что делал её брат, но когда дело касалось самой магии и всех её тайн, того, что она может и чего не может, Ларкин не знала вообще ничего.
Ларкин знала это и повторяла про себя несчётное количество раз. Она хорошо понимала, что такое сомневаться в себе. Но услышать это от Корделии? Это было больнее, чем Ларкин ожидала. Даже когда дыхание Корделии сделалось сонным, таким же ровным и тихим, как у братьев, Ларкин не могла уснуть и глядела на лиственный полог над головой и теряясь в раздумьях.
16
Как только небо начало светлеть и розоветь в преддверии восхода солнца, у Ларкин возникла идея – дикая, невероятная, пугающая, от которой она не могла отказаться.
Корделия говорила, что Ларкин ничего не знает о магии, но это было неправдой. На самом деле Ларкин знала о магии довольно много, пусть даже только в теории. Она не только прочитала все учебники и гримуары в обширной библиотеке своей матери, но и выслушала всё, что мать говорила о магии, и одно особенно запомнилось ей: Лабиринтовое Дерево обладало собственной магией.
Её мать иногда добавляла его листья в чай, чтобы вылечить всё – от бессонницы до тревоги. Она измельчала кусочки его коры в порошок, который лечил от зловония ног, гриппа и многого другого. Она добывала сок, чтобы использовать его в любом зелье, которому требовалось усиление эффективности.
Ларкин и сама чувствовала магию, даже в ночь Зимнего Солнцестояния, когда изо всех сил пыталась призвать свою силу. Она чувствовала её и сейчас, лёжа без сна под сенью дерева. Ларкин посмотрела на свисающие корни, колышущиеся под слабым ветерком, как пучки волнистых волос. Если она чувствовала магию, то разве не могла использовать её, как это делала её мать?
Она не могла заваривать листья, толочь кору или добывать сок, но в Лабиринтовом Дереве было нечто большее, чем всё перечисленное. Это будет не очень приятно, но оно того стоит.
«Ты ничего не знаешь о магии, Ларк». Воспоминание о словах Корделии заставило её встать. Стараясь не разбудить подругу и братьев, Ларкин на цыпочках пошла к сумкам, лежащим кучей. Она перерыла две из них, прежде чем нашла то, что искала: ножницы, которые они взяли из ящика кухонного стола.
Ларкин пробиралась сквозь лабиринт стволов и свисающих корней, ища нужные. Магия – это область действия интуиции, всегда говорила её мать, поэтому Ларкин доверяла своей интуиции. Она остановилась перед скоплением корней, которые заканчивались почти на уровне её глаз. Пройдёт не менее десяти лет, прежде чем корни упрутся в землю и превратятся в новый ствол. Ещё несколько месяцев, добавленных к этому, не так уж много значат в общей картине событий, правда?
Ларкин сказала себе, что это действительно неважно. Она потянулась вверх, отделила один корень от пучка, поднесла к нему ножницы в трех сантиметрах от основания и отрезала.
Дерево вздрогнуло. Ларкин почувствовала, и эхо этой дрожи отозвалось в её теле. Но она зашла слишком далеко, чтобы возвращаться назад. Она закрыла глаза и поднесла корень ко рту, намереваясь съесть его и напрягаясь в ожидании неприятных ощущений, – она была твёрдо уверена, что они будут неприятными.
Но однако прежде, чем она успела откусить, остаток корешка, висевший перед ней, втянулся в сень над её головой – быстро, как рассерженная змея. Ларкин проследила за ним, и сердце её похолодело от ужаса. Она никогда не видела, чтобы дерево так двигалось. Раскачиваться под порывами ветра? Конечно. Но чтобы оно двигалось по собственной воле, как существо, а не как растение? Это было невозможно.
Однако именно это и произошло; Ларкин видела это собственными глазами. Это означало, что Дерево было не только живым, но и разумным. А значит, оно могло чувствовать боль. Что означало… она не могла закончить эту мысль. Она вспомнила, как срезала корень, и ей стало не по себе.
Она твердила, что её мать тоже делала так. Вот только по сути это было неправдой. Её мать собирала опавшие листья, обдирала уже отмершую кору. Даже когда она брала сок из Дерева, она использовала специальные инструменты, которые не оставляли следов после окончания работы.
Ларкин уронила корень, понимая, что никак не сможет заставить себя съесть его сейчас, даже если в нём кроется вся магия мира.
– Прости меня, – прошептала она, глядя на Лабиринтовое Дерево. – Я не хотела… Прости меня. Я так…
Ларкин не успела закончить фразу. Пучок корешков спустился из кроны дерева, обвился вокруг лодыжки Ларкин и потащил вверх так быстро, что её голова даже не успела коснуться земли.
