наговоритесь.
Стол был, как говорится, на скорую руку: аржаные лепёшки с мёдом, яйца, сваренные вкрутую и порубленные с зелёным луком, вяленая кабанятина с хреном, молоко из погреба и домашний квас. Ну, и чай, конечно, какой же казачий стол без чая – сливана[6] или затурана? Было кое-что и покрепче, чтоб лучше елось и пилось. Но на завтрак не больше чарки. Ради встречи.
После завтрака приезжих отправили отдохнуть к бабушке Тане, благо у неё дом после бегства Чаншуня целыми днями пустовал: она большую часть дня проводила у Саяпиных, помогала Арине по хозяйству. Хозяйство было не то чтобы большое – две лошади, корова, пара кабанчиков, десяток куриц с петухом, а кроме того, огород в четверть казённой десятины, – однако всё ухода и внимания требовало.
При всём при том бабушка успевала и в своей усадьбе потрудиться – хватало хлопот с той же козой Катькой или с грядками огуречными, – но всё-таки после смерти ненаглядного Гришеньки и отъезда Марьяны не любила одиноко в доме засиживаться. Потому даже обрадовалась, что гостей к ней определили. Проводила к себе, отправила Еленку с дитём наверх, а Павла и Дмитрия позвала в горницу, где на одной из свободных от окон стене висели шашка и ружьё мужа, на другой – рядом с его живописным портретом – портрет графа Муравьёва-Амурского, литографии бухты Де-Кастри с парусными кораблями (в этой бухте геройски погиб отец её Гришеньки); божница с лампадой была заставлена иконами, среди которых выделялась икона Николая Чудотворца. Всё это беглым взглядом охватил Дмитрий Вагранов, в то время как Павел тяжело уселся за стол и охватил голову руками.
– Что будем делать, брат? – глухо, из-под рук, спросил он. – Как видишь, верноподданные Саяпины могут сдать, особо не заморачиваясь.
– Я так не думаю, – спокойно сказал Дмитрий. – Саяпины – люди честные, порядочные. Не сдадут, хоть и понимают, что мы прибыли с задачей поднимать казаков против самодержавия.
– Самодержавие – это чё за штука така? – поинтересовалась Татьяна Михайловна из кухни.
– Это когда вся власть в руках одного человека, – откликнулся Дмитрий, сев по другую сторону стола, – и над ним, как нам говорят, никого, кроме Бога, нет. Но поскольку Бога тоже нет, значит, он на самом на верху.
– Ишь как, Бога нет! – Бабушка вошла в горницу с плошкой, полной выпечки: там были и коршуны с черёмухой, и блюдники, и шаньги с творогом. Пахли так, что у гостей слюнки потекли. – Угощайтеся. – Поставила плошку и села напротив, положив на стол морщинистые руки. – А кто ж, окромя Бога, смог бы и землю, и солнце, и нас, бедолаг, сотворить?
– Наука знает, а мы – люди неучёные, – усмехнулся Дмитрий. – Сдаётся мне, уважаемая Татьяна Михайловна, что вы нас сюда позвали не о сотворении мира говорить.
– Чё верно, то верно: не за тем. Как я своим неучёным умишком поняла, вы сюды не от полиции прибежали, а хотите казаков амурских супротив власти взбулгачить. Токо ничё у вас не выйдет.
– Это почему? – поднял голову Павел.
– Ты, Пашенька, от земли давно оторвался, да она тебе не больно-то интересна, потому как не знашь ты её.
– Не знаю, ну и чё?
– А то, что у народа щас страда уборочная, заготовки на зиму, ему не до вашего самодержавия. Вот зима-зимушка позёмку завьёт, найдутся охотники, а нонеча надобно вам в какой-нито схрон уйти.
– Какой схрон, бабушка? Партия нас агитировать за революцию послала, а не по схронам прятаться. – Пашка аж кулаком пристукнул по столу, да так, что плошка подпрыгнула и опрокинулась – вкусняшки по скатёрке рассыпались.
Бабушка Таня проворно собрала их обратно в плошку, приговаривая:
– Ты, милок, кулачком не стучи, а стару каторжанку слушай.
– Вы – каторжанка?! – изумился Дмитрий. – За что отбывали?
– За убивство, милок, за убивство.
– Не может быть!
– В жизни всё могёт быть. Но я не убивала. Не там оказалась да не в то времечко. И ладно вам! Не обо мне разговор. Каторга за вами ходит, а я хорошо её знаю. Не приведи Господь! – Бабушка перекрестилась на божничку. – Ежели полиция хабаровская вас ищет, то сюда обязательно телеграмму дадут, а здешние перво-наперво к Пашиной родне заявятся. Саяпины вас не сдадут, но время не терпит. Надо вам на тот берег уйти и до осени затаиться. А там как Бог даст.
– Как же мы уйдём? Пристань вся на виду. И таиться нам некогда.
– Идите в Верхне-Благовещенский. Там на улице Береговой, в доме под железной крышей Роман Богданов живёт, Гришеньки моего корефан. Скажете: от бабки, мол, Шлыковой, ну и чё надобно. Он всё устроит.
– А Еленка с Ваняткой… – начал было Павел, но бабушка его перебила:
– Они останутся. И не перечь! Спросят – скажем: приехали, мол, на побывку.
12
Капитан Кавасима шагал быстро, не оглядываясь, за ним два солдата с винтовками вели Марьяну, держа её под руки. Она шла, глядя в землю, и не заметила, как встречный седобородый китаец, плетущийся сгорбясь и опираясь на палку, вдруг удивлённо вскинул голову, остановился и проводил взглядом процессию.
Ван Сюймин узнал младшую дочь Татьяны Михайловны, бабушки Тани. Да и как было не узнать, когда Марьянка ещё сопливой девчонкой любила играть с маленькими Цзинь и Сяосуном, была любимицей Фанфан? Очень огорчился Сюймин, что девочка Мальяша – она для него навсегда осталась девочкой – попала в лапы японцев.
После взятия станции Яньтай капитан Кавасима был назначен начальником её охраны. Он поселился в одноэтажном домике возле вокзала, в отдельной квартире, оставленной каким-то русским служащим. Две комнаты, кухня с кладовой и ванная с туалетом – можно сказать, роскошно по военному времени. И не только поэтому: на родине капитана, в городке Наха на острове Окинава, у него не было такой квартиры. Русская семья столь поспешно эвакуировалась, что ничего не взяла из домашних вещей – в прихожей остались даже комнатные тапочки, мужские и женские. Детей у них, видимо, не было.
Солдаты ввели Марьяну в дом вслед за капитаном. Тот что-то приказал, и они вышли. Марьяна устало опустилась на табуретку, стоявшую у стены прихожей. Капитан посмотрел гневно, даже открыл рот, но, ничего не сказав, прошёл в комнаты.
Марьяна откинулась к стене и прикрыла глаза. В груди защемило: прощай, мой генерал, не видать тебе больше своей берегини… Казаков жалко, не уберегла… Сбросили их в реку, плывут теперь в Жёлтое море, глядя в небо мёртвыми глазами…
Она вздохнула: эх, умыться бы, может, напоследок. Словно подслушав её мысли, из комнаты вышел капитан, уже в
