Ушел человек – и захохотало ему вслед многоголосое, жуткое эхо: к Богу, братан, к Богу!..
Сотовый телефон у Сашки бесшумный, с виброзвонком. Ожил телефон. Вытащил его Сашка, но включить не успел, догадался кто звонит… Охотники! Телефонный номер этот только жена знала да рыжий Толик. Завалили они, значит, на пару кабана и теперь интересуются, не пора ли с него паленую шкуру драть. Если молчит Сашка – значит, пора. По расчетам выходило, что у Бога теперь Сашка. А туша его на земле. Что ж добру зря пропадать, спрашивается?.. Для того и валили его на любимой тропке… А туша – не душа, она денег стоит.
Заскрипел Сашка зубами от внутренней боли, голову руками обхватил… Да разве же есть на свете такая кара, которая этим псам-охотникам все с лихвой вернет? На куски их порвать – мало будет! Куски кровавые в землю втоптать – и этого мало!..
Говорят, у кабана глаза так устроены, что он неба видеть не может. На желуди в траве любоваться – сколько угодно, а вот небо только тогда ему в зрачки сверкнет, когда кабана в схватке на спину опрокинут. Ударит его в самое сердце небесно-синий свет больнее любой раны: смотри, туша кабанья, отгуляла ты свое!.. Отликовала ты, груда мяса, и брызнула из тебя мелкими каплями в разные стороны жизнь. Точка! Уступи другим сытное место под солнцем.
И все?!..
Один предел человеческой ненависти и боли положен – полная пустота. Горит душа, выжигает все и вся вокруг. Тьма и снова бездна!.. Затупилась свинцовая, алая от накала злость, черной окалиной покрылась. Застонал Сашка, кулаки сжал… Нет же, нет!.. Вперед бежать нужно, крушить все, копытами топтать, рвать-рвать-рвать!.. Но сверкнула небесная синь в глаза и уже нет почему-то прежней всепожирающе жадной жажды мести.
Все в человеке – мясо, а глаза?.. От тьмы куда спрячешься?
Выгорела душа… Вспыхнула как спичка – и погасла.
Снова застонал Сашка, словно с тоской назад оглянулся. Где жизнь?.. Куда ушла?.. Почему снова тьма вокруг? Себя ребенком вспомнил: маленьким был, любил Сашка бабушке голову на колени класть. Та его по макушке гладит и с улыбкой приговаривает: «Ты мой разбойник маленький… Ты мой котенок глупенький». Хорошо тогда было – тепло, чисто, светло… И мир детский таким же казался. Не было в нем ни ужаса, ни ненависти, ни пустоты, а только огромное и чистое небо над головой. Вечное небо, не переходящее… Но давно кончился этот мир, а сейчас уже и сам Сашка. Доигрался, кабан…
Опять зазвонил телефон. Но уже не дернулся Сашка, не заледенел от всепожирающей злости на своих убийц, а просто смотрел на телефон и слушал. И другое он слышал, бабушкино далекое: «Ты мой маленький… Ты мой глупенький».
Права была бабушка – обманули внука Сашеньку. И всегда обманывали… Не тот побеждает, кто играет по правилам, а тот, кто создает эти правила. И не просто создает, а втискивает их в людские души.
«Ты мой маленький… Ты мой глупенький».
Все, кабан!.. Крапленой колода жизни оказалась. Мсти, не мсти, а все равно теперь вокруг только тьма и бездна. Кончились чужие правила, кончилась и сама жизнь. Но почему дорога вдруг длиннее самой жизни оказалась?.. Куда теперь пойдешь?
Всхлипнул Сашка, нос ладошкой вытер…
«Ты мой маленький… Ты мой глупенький».
Случай Сашку от смерти спас или, в самом деле, Бог?..
А теперь собери в ладошки слезы, все, какие у тебя есть: злые, отчаянные, жалостью к себе, ненасытному, переполненные, протяни Богу – возьмет ли?.. Если чистое серебро из грязи поднять, обо что его вытрешь? Не о земную же грязь, о себя и чище от этого не станешь…
Положил Сашка сотовый телефон на скамейку, встал и пошел. Два пути перед ним лежало: один – к Богу, к церквушке с недостроенной колокольней и второй – слепая кабанья тропа…
4.
Народу в церкви немного оказалось. Ну, старушки там да с десяток человек среднего возраста. Что за служба – поди разбери, если последний раз в церкви вместе с бабушкой лет двадцать пять назад был.
Стал Сашка в уголок, от людей подальше. Что там поп возле алтаря читает – не поймешь. Только одно и слышал Сашка внутри себя: «Ты мой маленький… Ты мой глупенький».
А жизнь – там, за окошком, осталась. Уже чужая жизнь… И словно тяжелая, замшелая шкура с Сашкиной души сползать начала. Чувствует он вдруг: некуда ему больше спешить и некому мстить. Домой он пришел… Вернулся, наконец.
Поднял Сашка глаза – неподалеку распятие. Бог распят на кресте.
А Его-то за что?.. Он же никому зла не сделал.
Тоже загадка… Попробуй, пойми ее.
Мельком оглянул Сашка – сзади Леночка стоит. И без сумки почему-то.
Хор тихо запел:
– Богородица Дева радуйся, Благодатная Мария, Господь с тобою…
С Тобою… Это значит, маленький, живой комочек у человеческого сердца лежит, и это сердце своим теплом согревает. Бог на землю сошел и Бог – плоть от плоти твоей, человек. Улыбнись же!.. Зачем тебе жизнь без радости? Нет больше страха, нет злости похожей на безумие, нет бездны.
Не заплакал Сашка – завыл неслышно, по-волчьи. Словно горячая ложка вдруг стала холодную и темную воду внутри его перемешивать. А слезы – все равно ледяные… И душу бы на изнанку вывернул – Господи, спаси! – а оттуда, изнутри, только холод и боль, боль и холод…
Затрясло Сашку – хоть вон беги. Говорят, Богу помолишься и легче станет… Да какое там легче! Крутит всего Сашку, ломает, корежит… Кажется, руку протяни и удержит тебя великая, незримая сила… Спасет! Рядом она – чуть-чуть и пальцами коснешься… Но не достает рука, один стоишь и чем держишься на месте уже выше человеческого понимания.
За час вечерней службы так вымотало Сашку, так истерзало – колени подгибались. Одно только и шептал непослушными губами: «Господи, куда же мне теперь?.. Все, пожалуй… Точка. Господи, помилуй!»
А за что помилуй – и сам толком не знал. Тьма, тьма!..
Кончилась служба… Вышел Сашка из храма, сигарету в рот сунул. Курит, ждет… Леночка сзади топчется, еле слышно и жалобно носом всхлипывает. Близко не подходит, только смотрит…
Батюшка сам подошел: борода седая, облачение, крест на груди… Сашка от смущения чуть было сигарету в карман не сунул. А у священника взгляд внимательный, умный, кажется, не в глаза тебе смотрит, в самую душу.
– Что с вами, молодой человек?
Понял, значит, увидел…
Сашка голову опустил и шепотом:
– Батюшка, мне бы,
