топор на темном топорище; на коротко обрубленных отростках вогнанной в землю толстой ветви — кружки, пара котелков, алюминиевый половник с круто изогнутой ручкой. Поодаль, под самым деревом, — добрая палатка с распахнутым пологом, внутри два матраса, рюкзаки, скатанные мешки. Сбоку, между костром и палаткой, — ловко связанный из вершинника стол, застланный куском фанеры, вымытой дождями до сплошной ровной серости, и скамья. На столе — бумаги, толстая раскрытая тетрадь и полевая сумка. Все добротно, хозяйственно, ладно.
«Да, — оценил Никитин. — Это тебе не туристы, тяп-ляп! Даже в тайге с относительным, но комфортом. Только что-то их мало, Лызин говорил об отряде».
Тем временем хозяин, до черноты загорелый крепкий мужчина, на вид немногим старше Никитина, с короткими седеющими волосами, гладко выбритый и даже одеколоном припахивающий, одетый в клетчатую линялую рубашку, защитного цвета брюки и мягкие светло-коричневые ботинки на толстой рифленой подошве, собрал бумаги, аккуратно и неторопливо сложил их в сумку, кинул ее в палатку, снял с веток две кружки.
— У нас только две, — сказал, — принесите еще пару.
Никитин взглянул на Мотовилова, тот понял, сходил к лодке, принес еще две кружки. Хозяин разлил чай, выудил из стоявшей рядом со столом картонной коробки открытую банку сгущенки и полотняный мешочек с колотым сахаром.
— Чай вот, — сказал. — Хороший чай.
Чай действительно был вкусным, с легким ароматом зверобоя, мяты и еще чего-то, чего Никитин не знал.
— Туристы? — спросил хозяин, когда они отставили пустые кружки.
— Нет, археологи, — ответила Галка, доставая пакет с документами из старой своей сумки — пастушечьей, шутил Никитин. Его, точнее лызинская, почти новая, темно-коричневая, глянцевитая, лежала тут же, подле Галкиной кирзовой, нарядная, даже кокетливая на старой, изрезанной ножом фанере. — Вот открытый лист.
— A-а, так коллеги почти, — отозвался мужчина и, возвращая документ, представился: — Малышев Павел Петрович, Ленинградский геологический.
— Так вы не геофизики? — спросил Никитин. — Только вдвоем?
— Геофизики ниже, — ответил Малышев. — А мы действительно вдвоем. Свободный поиск.
— Это как?
— Да так. Есть гипотеза, нужно проверить — вот и ходим, роем, глядим. И если быть точным, то из Ленинграда я один, а Шпрота, — геолог махнул рукой по направлению берега, где, невидимый за кромкой обрыва, находился второй, — он почти местный, он рабочий, промывальщик.
— Эй! — крикнул громко в сторону реки. — Толик, иди чай пить!
— Почему зовут его так... необычно?
— Шпротой? Аристократ! Уверяет, что закусывает исключительно этой консервой, когда она есть, конечно. А так он бич. Убежденный, идейный и со стажем. Но промывальщик классный!
Классный промывальщик подходил уже сам. Мятое, в сетке частых морщин, темное до черноты, заросшее неряшливой, разной длины щетиной лицо его определению возраста не поддавалось совершенно, даже острому профессиональному никитинскому взгляду. Он мог быть как ровесником, так и годиться в отцы.
— Что моете? — спросил Никитин. — Не золотишко?
Шпрота на реплику никак не отреагировал, словно не слышал вовсе; красными обваренными руками достал из коробки непочатую пачку чая, снял с ветки закопченную поллитровую кружку.
— Золото? — переспросил вместо него Малышев и прищурился, глядя на Никитина. — Моем фракции на разных глубинах, историю формирования долины, а она тут древняя, надо сказать, изучаем. Чистая наука.
Промывальщик пересыпал всю пачку в кружку, плеснул воды из чайника, подбросил в костерок несколько сухих щепок и присунул посудинку. Сам присел на корточки возле, уставился в огонь. Смотрел не отрываясь, не отворачиваясь и не моргая даже тогда, когда порывы ветерка кидали в его лицо клубы дыма.
Пока чифир варился, все молча наблюдали за его манипуляциями. Потом Галка поднялась.
— Евгений Александрович, — обратилась к Никитину, — пока мы тут сидим, я пляж осмотрю.
Поднялся и Олег. За время недолгого путешествия он успел пристраститься к археологическому поиску и, как только позволяло время, бродил вместе с Галиной Петровной, выглядывал внимательно под ногами, поднимал и переворачивал камни. Сейчас, определив, что Малышев и промывальщик мало похожи на разыскиваемого ими Боева и «пижона», он решил, что Никитину не нужен.
То же подумал и сам Никитин и махнул рукой: «Идите!»
— Давно тут стоите? — решился расспросить Малышева, осторожно выведать, не встречал ли тот пропавшего кладоискателя и его друга.
— Неделю, — коротко ответил геолог.
— А людей каких-нибудь видели? Проплывали, может, или проходили?
Малышев внимательно взглянул на Никитина, и тот пояснил:
— Двое... Одному за пятьдесят, другому около тридцати.
— Тоже археологи?
— Нет, просто знакомые. В Красновишерске встретились, они тоже на Кутай собирались, порыбачить. Вот я и думаю, может, увидимся здесь.
— Нет, — коротко отозвался Малышев, резко как-то отозвался и уставился в костер. — Не видел, — продолжал какое-то время спустя. — А как ваш маршрут, успешно?
— Да как сказать... есть несколько новых памятников, но немного, — ответил Никитин, пытаясь подражать Галкиным интонациям. Его насторожила короткая отстраненность геолога, забе́гавшие под темной кожей крутых скул желваки, он попытался понять причины: видел Боева и молчит? Почему?
— А вообще Кутай — река интересная, — Малышев снова оживился. — Долина сформировалась еще в нижнем плейстоцене, и ледники ее не сильно перепахали... Тут может быть палеолит.
— Да... — неопределенно ответил Никитин, проклиная в душе и Галину, и археологию. Что-то не вязалось. Что-то было не так. В геологе, он это профессионально остро схватил, несмотря на расслабленность последних дней, да и в нем самом возникла напряженность. Почему? Откуда?
— Кстати, погодите минуту, я вам кое-что покажу, в лодке у меня лежит. — Малышев направился к реке. Никитин стремительно прикидывал ситуацию. Документы... Документов его мы не видели. Наши он просмотрел, а свои не показал. Забыл? Или не счел нужным? Никитин оглянулся — промывальщик, сидя на корточках у костра, прищурив в бритвенный прорез глаза, отхлебывал из закопченной кружки.
— Мустье? — вернувшийся геолог отодвинул на край стола никитинскую сумку и высыпал горсть камней.
— Чего? — не понял Никитин.
— Это может быть мустьерский кремень? Орудия?
Никитин взял один из камней — осколок гальки, повертел в пальцах. Камень как камень. С одной стороны шершавая, в мелких оспинах окатанность, с другой — острые изломы. На рубило или другой инструмент древний, как их запомнил Никитин по рисункам в книгах, галька походила мало, но сколы были острыми и ими можно было при желании что-нибудь разрезать. Еще
