между делом проверил мой пульс. — Сто двадцать, однако. Должен вам сказать, что братья Колобки пока ниччего не понимают. Вообще тахикардия у беременных — дело обычное. Нахлебник растет, потребляет ресурсы. Сердечку приходится компенсировать. Но обычно все не так критично. И ближе к часу Ч. А вы еще до экватора не добрались. Все стандартные анализы в норме, давление в норме, сердце, почки и щитовидная железа в норме, ребенок развивается идеально. Посмотрим, что даст расширенное обследование. Так, пока не разрешу, не вставать.
— А в туалет? — жалобно пискнула я.
— Никаких туалетов! Умереть на горшке — это стыдно. Такая красивая женщина — и такая нелепая смерть. Там, — он ткнул пальцем в потолок, — вас не поймут.
— Но вы же сами сказали, что сердце в норме, — надулась я.
— Знали бы вы, душечка, сколько замечательных, отменно здоровых на вид сердец я видел на вскрытии. Правда, все они почему-то немножечко умерли. Я вас не пугаю. Просто хочу, чтобы вы поняли: все это серьезно и по-взрослому. Сердце просто так, без причины не бесится. Но мы эту причину пока не знаем. Тахикардия — это только симптом, а не болезнь. Возможно, это безобразие спровоцировал ваш токсикоз. Как бы там ни было, у нас с вами две задачи: чтобы вы не умерли и чтобы родили здоровенького — кто там у вас, мальчик? — вот, здоровенького мальчика. Так что лежите, спите, ешьте, читайте приятные книжки и думайте о позитивном.
Спасибо, доктор Вини-пух, подумала я, вокруг просто зашибись сколько позитива.
— А хотя бы приблизительно, сколько я тут пробуду? — робко спросила я. — Ну, просто у нас через неделю регистрация брака…
Он посмотрел на меня крайне выразительно. Наверно, ему очень хотелось сказать, что такие дела надо делать в иной последовательности: сначала оформить свою половую жизнь официально, а потом уже размножаться, но он сдержался.
— Забудьте, — сказал Винни-пух, состроив зверскую гримасу. — В лучшем случае, если удастся выявить в вашем прекрасном теле гнездо инсургентов, вы прогостите у нас недельки две. В худшем — прямо отсюда поедете в белой карете в спецроддом номер тринадцать. Кардиологический. И проживете там до самых родов безвылазно. Кстати, уже начинайте настраивать себя на кесарево. Если это безобразие не прекратится, самостоятельно вы вряд ли сможете родить.
Когда он ушел, в голове у меня крутилась всего одна мысль. Вполне идиотская.
Прощай, бикини…
— Может быть, удастся уговорить какого-нибудь сотрудника загса провернуть это прямо здесь? — предположил Федька, когда я пересказала ему разговор с Винни-пухом.
— С ума сошел? — возмутилась я. — Легче уж договориться, чтобы нас расписали за пять минут в каком-нибудь рабочем кабинете вообще без церемонии.
— А если тебя действительно не выпустят до самых родов?
— Значит, не выпустят.
— Ты знаешь, сколько геморроя усыновить уже родившегося ребенка?
— Ты сам сказал, что у нас есть время подумать, стоит ли это делать.
— Свет, ты совсем ку-ку? — разозлился Федька. — Мы говорили о том, что есть время подумать, говорить ли ребенку, кто его настоящий отец. Впрочем, тебе решать, я не настаиваю.
— Мне доктор сказал лежать, спать и думать о позитивном.
Это был запрещенный прием, но что мне еще оставалось? Не развивать же тему дальше. Тем более, в ушах снова противно зазвенело.
— Хорошо, спи, — сдался Федька. — И ешь фрукты. Завтра приеду. Если что — звони.
Он поцеловал меня в лоб и ушел.
Вечером позвонила Люська, обеспокоенная тем, что я второй день не выхожу на связь. Выслушав мои новости, она поахала, поохала и осторожно предположила:
— Свет, а ты не думаешь, что это… ну, все то же самое? Кольцо, в смысле? Помнишь, что нам Аманда про детей сказала?
Спасибо, Люся. Чтобы не думать о «все том же самом», мне приходилось прибегать к помощи молодых осьминогов. Эти ребята оказались просто молодчагами. Стоило мне спеть о них раз так пятьдесят подряд, любая магия по сравнению с этим абсурдом казалась бледной и нелепой. Нет, ну правда же. Траурная процессия молодых осьминогов во фраках и цилиндрах, скорбно шлепающих за роскошным черным катафалком — настоящий трэш-угар.
— Люсь, прекрати, ладно? — попросила я. — Вообще не хочу об этом. Лучше скажи, как ты. К врачу ходила?
— Я-то? Да я нормально. Нет еще, в понедельник пойду. Мы с Питером в Скайхилле сейчас. На выходные приехали.
Про Скайхилл мне тоже не особо хотелось слышать. Совсем ненужные ассоциации.
В общем, разговор получился какой-то скомканный. И что-то в Люськином голосе мне не нравилось. Она суетливо пожелала скорейшего выздоровления, пообещала звонить и взяла с меня клятвенное обещание, что я позвоню сама, если «вдруг что».
День побежал за днем. Каждое утро в палату, где я по-прежнему лежала одна, влетал Винни-пух Михал Михалыч.
— Ну, душенька моя Светлана Николавна, как мы нонеча?
Для начала он убеждал меня бросить старого грозного мужа (хотя они с Федькой были примерно ровесники) и бежать с ним на Гоа, как только мне станет получше. Потом переходил к следующему пункту программы, докладывая, что инсургенты в моем прекрасном теле по-прежнему не обнаружены.
Мне сделали несколько томографий и еще каких-то непонятных обследований, выкачали на анализы такое количество крови, которого просто не может быть у нормального человека в организме, приглашали невролога, ревматолога, пульмонолога, даже лора и психиатра, но результат был один.
Без патологии.
И, тем не менее, сердце продолжало, как сказал Винни-пух, беситься. Иногда оно немного успокаивалось, ударов до девяноста, а потом совершенно без причины разгонялось до совершенно ненормальных цифр. Впрочем, между такими приступами чувствовала я себя вполне сносно, и мне даже разрешили осторожно путешествовать по стеночке до туалета. Уже песня!
Федька действительно договорился в загсе, что нас за пять минут распишут в любой день, когда я буду в состоянии туда добраться. Если, конечно, буду. По правде, мне было абсолютно все равно. Просто не думать. И молодые осьминоги…
Впрочем, молодые осьминоги со своей миссией справляться перестали. Во всяком случае, в том, что касалось кольца и магии.
Я была в прошлом в теле Маргарет. Кольцо Анахиты было на ее руке. Как это могло повлиять на меня? Что, черт возьми, произошло в мастерской ювелира? И что я видела, когда Аманда меня загипнотизировала? Эти вопросы не давали мне покоя, тревожили — и сердце вполне ожидаемо добавляло еще десяток ударов к и без того сумасшедшему ритму.
Люська звонила каждый день, и я уже не сомневалась: она что-то скрывает. Я волновалась только за нее. Потому что все остальное — ну что могло быть еще хуже-то?
В день моей несостоявшейся свадьбы
