повалил крупный снег. Температура была плюсовая, хлопья наверняка таяли, не долетев до земли, но на уровне четвертого этажа в окне была настоящая зимняя сказка. Почему-то я подумала, что меньше трех недель осталось до западного Рождества. Люська с Питером приедут в Скайхилл, и там будет прием для родственников и близких друзей.
Наверно, сложись все по-другому, мы с Тони тоже были бы у них. Люська говорила, что гости приезжают в сам праздник, а в Сочельник они в замке одни. Я представила холл с большой наряженной елкой. За окном идет снег, в камине горит огонь. Мы сидим вчетвером, на ковре дремлют корги…
Похоже, я задремала и увидела совсем другой замок. Хэмптон-корт, Рождество 1541 года. Я снова стала леди Маргарет Даннер. На троне в парадном зале сидел отвратительно толстый, обрюзглый Генрих VIII, рядом с ним королева Екатерина Говард и «любимая сестра» Анна Клевская…
Я проснулась в диком ужасе, но сердце, как ни странно, билось почти спокойно. Спокойнее, чем все эти дни в больнице. Всего ударов на сто с небольшим. Я взяла с тумбочки телефон и набрала Люськин номер.
— Что случилось? — испугалась она.
— Со мной — ничего. А вот что у вас? И не ври, пожалуйста, что все в порядке.
— Свет… — замялась Люська. — А ты вообще как? Чувствуешь себя?
— Лучше. Честное слово. Так что не волнуйся, что я умру, если ты мне скажешь что-то неприятное.
— Я правда боялась тебя волновать. Но если ты говоришь… У нас тут действительно кое-что произошло. Еще в прошлую субботу, как раз, когда ты в больницу попала…
6. Выяснение отношений
Узнать телефон Аманды труда не составило. А вот дозвониться до нее — это уже была задача посложнее. Автоответчик раз за разом докладывал: «Это Аманда Норстен, но ответить вам сейчас я не могу. Если вы оставите сообщение, я постараюсь с вами связаться». Оставлять сообщение Тони не хотел и поэтому снова и снова нажимал кнопку повтора. В нем включилось какое-то злое упрямство, хотя сомнения росли с каждой новой неудачей.
В начале десятого вечера в трубке неожиданно раздался щелчок, и звонкий девчачий голосок сказал:
— Алло?
— Аманда? — неуверенно спросил Тони, опасаясь, что не туда попал.
— Да, слушаю вас.
— Это Энтони Каттнер, управляющий лорда…
— Я знаю, кто вы, мистер Каттнер, — перебила его Аманда. — Чем могу помочь?
Тони понимал, что это обычная форма вежливости, но уцепился за ее фразу, как собака за кость.
— Аманда, вы действительно можете помочь. Наверно, только вы и можете. Мне надо с вами поговорить.
— Ну так говорите, — усмехнулась она.
— Я могу к вам приехать?
— У вас такая серьезная проблема, что вы поедете в Лондон из Скайхилла? Надеюсь, не по моему профилю, я ведь больше не практикую.
— Наверно, по вашему. Проблема действительно серьезная, и да, я поеду в Лондон.
— Но…
— Пожалуйста, я вас очень прошу, — взмолился Тони.
— Хорошо, — сдалась Аманда, — но только если приедете завтра в первой половине дня. Вечером я уезжаю и вернусь не скоро.
Тони выехал рано утром в субботу, предупредив только Джонсона, да и тому не сказал, к кому и зачем едет. День обещал быть солнечным и холодным, под колесами похрустывал ледок, и было в этом звуке нечто похожее на предупреждение.
Что-то произойдет…
Он вспомнил, как в последний раз ехал в машине со Светой, подвозя ее в Стэмфорд. Сказала, что хочет погулять и купить сувениры… Сувениры… Теперь-то он точно знал, зачем она поехала в город одна. Света смотрела вперед на дорогу — или сквозь дорогу? Словно видела какой-то другой мир. А он не решался заговорить с ней…
Если бы не навигатор, Тони вряд ли нашел бы дом Аманды в бесчисленных переулках Хэмпстеда[4]. Она встретила его у ворот и провела в уютную маленькую гостиную, обставленную викторианской мебелью. Хозяйкой такого дома должна была быть чопорная леди в длинном платье и с пучком на затылке. Старушка в джинсах с панковской прической смотрелась в нем сюрреалистично. Как репродукция Дали рядом с антикварным ломберным столиком.
— Предлагать вам выпить, думаю, рано, — прощебетала Аманда, опускаясь в кресло. — К тому же вы за рулем. Можете курить, если хотите.
— Спасибо, не курю, — он сел напротив.
— А я закурю, если не возражаете. Мне, знаете ли, нравится курить. Обычно люди этого стесняются: мол, да, вредно, бросил бы, да не могу. А я никогда не собиралась бросать.
Она потянулась за сигаретами и зажигалкой, лежащими на столе, и просторная хламида, расцветкой похожая на пончо перуанского горца, сползла с ее плеча. Показалась голова Уробороса, который словно выглядывал из укрытия.
— Не одобряете тату? — перехватила его взгляд Аманда. — Или тату на пожилых дамах?
— Не знаю, — усмехнулся Тони. — Сам никогда не хотел, но отвращения не вызывает. Просто у вас занятный рисунок. Уроборос сам по себе символ бесконечности, а тут еще двойной знак инфинити. Не слишком… бесконечно?
— Как говорится, ничто не слишком. Уроборос символизирует, скорее, процесс без начала и конца. Кольцо жизни и смерти. Впрочем, психоанализ трактует его как равновесие между стремлением человека к самоуничтожению и творческим, созидающим потенциалом. Двойное инфинити — это бесконечность пространства и времени, но я придаю ему свой особый смысл. Бесконечность любви…
Аманда стряхнула пепел с тонкой дамской сигареты, печально улыбнувшись своим мыслям, и Тони вдруг на секунду увидел вместо смешной старушки дивно красивую женщину, обворожительную, загадочную — такую, какой она была когда-то.
— Вы верите в бесконечность любви? — спросил он.
— То, что мир до сих пор не погиб, лучшее тому доказательство, не так ли?
— Это слишком абстрактно, — не сдавался Тони. — Но вы — лично вы — верите, что не какая-то там всеобщая божественная, а самая обычная любовь самых обычных людей может быть вечной?
— Не бывает обычной любви, мистер Каттнер!
— Тони.
— Хорошо. Любовь всегда необычна, Тони.
— Но она проходит?
— Нет. Если проходит — значит, это была не любовь.
— Да вы идеалистка, — горько засмеялся Тони. — Если так, подавляющее большинство людей вообще не способны любить.
— Вы играете? — Аманда повела подбородком в сторону фортепьяно.
— В детстве учился несколько лет… нет, можно сказать, что не играю. Какое это имеет значение?
— Но гамму ля-минор одной рукой наверняка сыграете? — Аманда встала, открыла крышку фортепьяно и одну за другой нажала семь клавиш самой простой гаммы. — А у других есть способности. Или даже талант. Так и с любовью. Некие чувства способны испытывать все. Простые, как гамма ля-минор. Но их тоже называют любовью. Несовершенство терминологии, что делать.
— А
