— Может быть, Господь, слава Тебе, поможет, — сказал Алферонда. — Когда мужчина жалуется на добродетельность женщины, это означает, что либо он уже ее поимел, либо жаждет это сделать. Я считаю, это хороший способ отомстить брату за его несносный характер.
Мигель хотел возразить, но потом передумал. Оправдывается тот, кто виновен, а он ничего плохого не сделал.
Из "Правдивых и откровенных мемуаров Алонсо Алферонды"
Я относительно успешно играл на бирже какое-то время, когда купец-тадеско обратился ко мне с предложением, которое показалось мне одновременно соблазнительным и выгодным. В последние годы тадеско, или евреи из Восточной Европы, становились все более и более заметными в Амстердаме, и это отнюдь не радовало маамад. Хотя среди португальских евреев хватало нищих, среди нас были также и богатые купцы, которые могли позволить себе тратиться на благотворительность. Наша община заключила договор с властями Амстердама, что мы будем жить обособленно, сами заботиться о нуждающихся и не будем обузой для столицы. Таким образом, мы заботились сами о себе, но среди тадеско почти не было богатых людей, а подавляющее большинство жило на грани нищеты.
То, что мы носили бороды и яркую одежду, отличало нас от голландцев, но мы гордились этим различием. Но как аккуратно мы ни стригли бы бороды и какие скромные костюмы ни надевали бы, португальского еврея сразу узнавали повсюду в городе. Однако маамад считал, что наши коммерсанты исполняют роль послов. Нашими пышными нарядами мы словно хотим сказать: "Обратите на нас внимание. Мы отличаемся от вас, но мы достойные люди, чтобы жить вместе с вами на вашей земле". Более того, глядя на бедных членов нашей общины, они могли подумать: "Ага, эти евреи кормят и одевают своих нищих, освобождая нас от обузы. Не такие они и плохие".
Итак, проблема тадеско. Они прослышали, что Амстердам — рай для евреев, и хлынули в наш город из Польши, Германии, Литвы и других мест, где подвергались жестоким преследованиям. Я слышал, что в Польше издевательства отличались немыслимой жестокостью: мужчин заставляли смотреть, как мучают их жен и дочерей, маленьких детей завязывали в мешки и бросали в огонь, мудрецов заживо закапывали с убитыми членами семьи.
Естественно, парнассы с сочувствием относились к этим беженцам, но они привыкли к благополучной жизни в Амстердаме и, как разжиревшие богатеи в любой стране и любого вероисповедания, не хотели жертвовать своим покоем ради благополучия других. Их опасения не были беспочвенными, и они не могли допустить, чтобы улицы Амстердама заполонили евреи-попрошайки, евреи-разносчики и еврейки-проститутки. Голландцы в подобном случае, естественно, аннулировали бы свой великодушный договор. Маамад пришел к заключению, что справиться с общиной тадеско будет легче, если ограничить ее рост.
Существовало несколько планов достижения этой цели, но все они сводились к тому, чтобы не допускать докучливых чужаков к иберийским деньгам. Предполагалось, что это сделает Амстердам менее привлекательным, чем города, где преуспевали их соотечественники. Поэтому, например, евреям-тадеско не разрешали записывать своих детей в школы, которыми управляли португальские евреи. Они не могли занимать ведущего положения в португальских синагогах. Их мясные продукты считались нечистыми и не допускались в дома португальцев, поэтому их мясники не могли торговать с нами. Маамад даже объявил, что благотворительная помощь тадеско, оказанная без ведома одного из официальных благотворительных советов, будет караться отлучением от общины. А советы полагали, что лучшая благотворительная помощь, которая может быть оказана, — это посадить бедняг на корабль, идущий из Амстердама, дабы отбить у них всякую надежду ухватить пару стюверов своими жадными руками.
Все это мне было известно, но я особо об этом не думал, когда ко мне обратился член общины тадеско. Он сказал мне, что многие беженцы, спасаясь от притеснений в странах, где они жили, смогли вывезти несколько драгоценных камней, зашитых в одежду. Не желаю ли я стать посредником в продаже таких камней португальским торговцам? Он предложил, чтобы я договорился о немного более высокой цене, объяснив, что камни принадлежат несчастным скитальцам, которые хотят начать жизнь заново, а себе за труды взял лишь часть причитающихся за сделку комиссионных. Так я смог бы заработать несколько гульденов и сделать доброе дело, которое снискало бы мне благосклонность Господа, слава Тебе.
Несколько месяцев я занимался этим делом каждую свободную минуту. Бутылка вина, улыбка, замечание о важности благотворительности, и вскоре большинство торговцев драгоценными камнями были готовы дать за камень на несколько гульденов больше, если это поможет бедной семье насладиться мирным Шаббатом. Все шло прекрасно, пока однажды, придя домой, я не нашел адресованную мне записку, написанную каллиграфическим почерком по-испански. Меня вызывали на маамад.
Я не сильно расстроился. Рано или поздно каждый из нас оказывался перед этим советом: слух о съеденной нечистой пище или о забрюхатевшей голландской посудомойке. А сам совет был не лучше кучки старых кумушек, которые желали услышать лишь несколько успокаивающих слов. Я знал, что мой давний враг Соломон Паридо был теперь членом совета, но мне не приходило в голову, что он станет использовать свое влияние для подлых целей.
Однако именно это он и сделал. Он сидел с прямой спиной в своем отделанном кружевом костюме и бросал на меня сердитые взгляды.
— Сеньор Алферонда, — сказал он, — вы прекрасно осведомлены о постановлении совета, запрещающем оказывать помощь тадеско без ведома благотворительных советов синагоги.
— Конечно, сеньор, — сказал я.
— Тогда почему вы заманили представителей нашей нации, законопослушных людей, в ваши отвратительные махинации по продаже драгоценных камней?
— Мои отвратительные махинации, как вы изволили выразиться, помогают беднякам. И в то время, как вы прямо дали нам знать, что не хотите, чтобы мы бросали монеты нищим тадеско, вы не говорили, что запрещаете нам торговать с ними.
— Разве это не то же самое, что бросать монеты, когда вы намеренно просите купцов заплатить большую цену, чем они обычно запрашивали, чтобы продавец мог взять эти деньги и тратить их, как ему заблагорассудится?
— "Как заблагорассудится", — заметил я, — часто значит купить хлеб.
— Это не ваша забота, — сказал другой член совета. — Существуют благотворительные советы, которые заботятся о том, чтобы эти люди не голодали.
Проступок был несерьезный, но Паридо хотел выставить его в самом мрачном свете. Он сделал так, что другой парнасс был настроен против меня. Он вынудил меня говорить сердито. И, несмотря на то что я все это видел, я все равно не мог не рассердиться. Я не сделал ничего плохого. Я не нарушил никаких священных законов. На самом деле я выполнил заповедь о благотворительности. И теперь я должен понести наказание за то, что поступил, как велит Тора? Вероятно, именно этот вопрос настроил их против меня. Никому не нравится, когда на обозрение выставлено его лицемерие.
После такого допроса парнассы попросили меня подождать снаружи. А через час с лишним позвали войти и объявили вердикт. Мне велели просить людей, чьим посредником я выступал, аннулировать предложение о продаже. Иначе говоря, они должны были выкупить свои камни.
