class="p1">Человек, к которому были обращены все эти излияния, остался все также безразличен. Должно быть, он воспринимал их лишь как назойливое жужжание где-то на грани слуха. Назойливое жужжание, в свою очередь, все не прекращалось:
– Вы это… э-э-э… и дальше смотрите себе в окно – вдруг чего-то интересного там увидите. Ну а я… я предлагаю оставить наши взаимные дрязги в прошлом. Я не в обиде. Это ведь габенский трамвай – здесь может случиться все, что угодно: толкнут, плюнут, ткнут локтем, по ногам потопчутся, в лучшем случае – присядут на коленки. Вы совершенно правы, красноречиво заявляя мне своей молчаливой спиной: хотел бы я комфорта – сел бы в аэрокэб. Прошу простить…
– Это ты уже перегнул, – сказал спутнику Фортт. – Шуты не извиняются, забыл?
– Извиняются, – хмуро ответил Гуффин. – Когда рискуют получить ножом. А чем мне ему прикажешь отвечать: глупой шуткой? дурным вкусом?
– Этому типу до тебя нет никакого дела, – заметил Фортт. – Там, в углу, есть, где присесть! Идем скорее, пока не появились старухи – эти падальщики, охотящиеся на свободные места.
Шуты поспешно уселись. Мешок Гуффин при этом поставил прямо на пол.
Трамвай трясся, как больной в судорогах, его дрожь передалась и кукле.
Сабрина увеличила дыру и увидела полутемный салон, в котором горел лишь один фонарь – да и тот был возле кабины трамвайщика. Вдоль бортов располагались грубые деревянные сиденья, занятые пассажирами.
Пассажиров в трамвае было не более дюжины. Кто-то читал газету, кто-то храпел на весь вагон, откинув голову на спину, кто-то безразлично глядел в окно, а кто-то, сгорбившись, держался за поручень с таким понурым видом, будто только того и ждал, когда же все это, наконец, закончится: и дорога домой, и бездарная, бессмысленная жизнь в целом.
– Ничего не забыл? – спросил Фортт.
– Тебя забыл спросить! – огрызнулся Гуффин, и все же поднялся и подошел к механизму, прикрепленному к стенке вагона. Механизм был зубаст – он клацнул, едва не оттяпав шутовские пальцы. С прокомпостированными билетами Гуффин вернулся на место (даже шуты не могли позволить себе игнорировать установленные Трамвайным ведомством правила проезда и компостирования билетов – кто знает, на какой из станций может войти громила-контролер, который тут же потребует предъявить билеты, а с этими громилами лучше не связываться).
– Чего морщишься? – спросил Гуффин у своего спутника.
– Тот мистер, у которого ты украл билеты…
– Ловко я их вытащил у него из кармана, скажи?
– Да, но я не о том. С ним была маленькая девочка – наверное, его дочь.
– Вот и будет урок папочке этой соплячки впредь внимательнее следить за билетиками.
Фортт тяжело вздохнул, но ничего не сказал. Какое-то время похитители Сабрины ехали в молчании.
Вскоре трамвай замедлил свой ход возле кажущейся бесконечной стены из красного кирпича и встал.
Двери-гармошки открылись, выпустили-запустили пассажиров, голос из вещателей сообщил: «“Пожарная Часть”. Следующая станция – “Трюмо Альберты”». После чего двери вновь закрылись, а трамвай продолжил путь по вечернему Габену.
– Этот голос, – проворчал Фортт, – с каждым разом становится все более механическим, как будто автоматон говорит, в самом деле.
– Это всего лишь помехи, – небрежно бросил в ответ Гуффин. – Будто ты не ездил на трамваях… Ладно-ладно, не косись косым взглядом – еще окосеешь. В чем-то ты, пожалуй, прав. Эти голоса из рупоров настолько отвратительны, что хочется выпрыгнуть из вагона прямо на ходу. Мерзость!
Шут пустился в рассуждения на тему трамваев, трамвайщиков, кривых рельсов и вонючей химрастопки, а затем плавно перешел к тому, что всегда мечтал сесть за трамвайные рычаги и, возможно, даже кого-нибудь переехать.
– Послушай! – едва слышно проговорил Фортт, перебив спутника, – его голос звучал взволнованно. – Это старичье что-то знает…
Упомянутым «старичьем» была парочка престарелых джентльменов в пыльных цилиндрах, которые сидели неподалеку. Они что-то бурно обсуждали.
– Ничего они не знают, – сказал Гуффин, когда понял, о ком именно речь.
– Я слышал, как один из них сказал: «кукла».
– Мало ли о какой кукле они толкуют, – Гуффин раздраженно скрипнул зубами. – Это ведь Тремпл-Толл – тут полным-полно всяких кукол…
И все же чужой разговор не оставил шутов равнодушными: подслушивать было едва ли не любимым их занятием.
Сабрина тоже заинтересовалась: быть может, те люди и правда говорят о ней? Она еще больше увеличила дыру в мешке, надеясь, что грохот трамвая заглушит треск ткани.
Говорил старик с клочковатой седой бородой. Он был так возмущен, как будто ему одновременно наступили на мозоль, дернули за ухо и напомнили о каком-то неприятном деле, которое он пытался отложить на завтра:
– …Нет, ну вы только подумайте! Этот город определенно сошел с ума!
– Так что стряслось? Вы уже объясните наконец? И причем здесь кукла? – спросил престарелый джентльмен, сидевший рядом; он являлся обладателем длинных встопорщенных бакенбард.
Старик с клочковатой бородой сказал:
– Трамвай остановился на перекрестке Бремроук и Харт, и я увидел в окно прелюбопытнейшую картину. Что бы вы думали? Гляжу я и вижу, как вверх по Бремроук несется нечто странное! Нечто странное – это кукла, о которой я говорил! У нее были – вы не поверите! – четыре руки…
– Что вы говорите! – воскликнул обладатель встопорщенных бакенбард. – А с чего вы взяли, что это была именно кукла?
– Глаза-пуговицы! У нее ведь были глаза-пуговицы! Кукла мчалась по улице, грубо расталкивая прохожих, пока не оказалась на самом перекрестке. Все закончилось у фонарного столба, где со своей печью расположился продавец жареных каштанов. Не останавливаясь, кукла прыгнула прямо в печь и сгорела! Вы представляете?!
– Да, дела… – согласился собеседник. – Город и впрямь сошел с ума…
Еще какое-то время старики обсуждали странное происшествие, а потом переключились на обычные Саквояжные сплетни.
Сабрина ничего не понимала: кукла с четырьмя руками покончила с собой, запрыгнув в печь… с четырьмя руками… с четырьмя… Она замерла от посетившей ее догадки: «У Хозяина ведь тоже четыре руки! Это был он?! Хозяин мертв?! Или… нет же, он ведь никакая не кукла!»
– Что думаешь? – негромко спросил Фортт.
– Это висельник, который был в переулке, – сказал Гуффин. – Я же тебе говорил, что это не кукольник, а всего лишь кукла. А ты не верил.
– Да-да, теперь верю, –
