вспомнила кукла. – Эти животные зовутся собаками…»
И хоть Сабрина впервые оказалась за пределами лавки, она странным образом многое понимала, словно не раз уже бродила по этому городу, словно выросла на улице, чем-то напоминающей эту улицу. Вот только она нигде не росла, потому что никогда не рождалась. Она – просто кукла, сделанная Хозяином. И все же…
Сабрина не представляла, откуда знает, что механические рыбы с проволочными усами и жестяными плавниками в витрине лавки «Чешуя Филлипа», мимо которой шли ее покупатели, – это канальные сомы, гадкие на вкус больше, чем на вид; что некое подобие женских причесок, которые дамы укрывают от мороси под дырявыми зонтами, называется «Кур-курль» и что местные цирюльники, неумело пытаясь повторить оригинальную прическу из Старого центра, превращают своих клиенток в потрепанных крысок, прибитых к краю канавы; что паровые самоходные экипажи, ползущие по мостовой, – это «Трудсы» и «Горбины», а красный дым, который они выплевывают из труб, – это следствие сгорания химрастопки «Труффель», от которой выпадают зубы и вылезают волосы. А еще она знала, что это Тремпл-Толл, Саквояжный район Габена, а весь Тремпл-Толл – это один большой старый чулан-клоповник, и неприятности здесь могут приключиться, стоит только сделать лишний шаг с площади Неми-Дрё.
Для нее было загадкой, откуда она все это знает, если до того видела лишь переулок Фейр через окна лавки игрушек. Все казалось таким знакомым, таким привычным, словно она – обычная мисс из Саквояжного района…
Сабрина была совершенно растеряна – ей вдруг показалось, что она не просто забыла себя, а что она – это не она…
Ее покупатели меж тем следовали вверх по улице и о чем-то препирались.
Сабрина прислушалась, надеясь, что из их слов поймет, что происходит…
Несмотря на свои надежды, кукла быстро поняла, что ее покупатели – вовсе не хорошие люди, к которым она мечтала попасть. Человек в коричневом пальто, вроде бы, был немного добрее – или, скорее, он казался менее злобным, в сравнении с тем, кто ее нес. Ну а тот, другой… В его тоне и словах Сабрина различила изворотливость и коварство.
А потом она поняла, что ее покупатели – шуты. Это было не просто плохо – это было по-настоящему ужасно: шуты – самые гадкие из театральных актеров, они плохо обращаются с куклами – хуже всех. Даже Хозяин отзывался о них лишь с презрением и отвращением. Шуты ломают кукол, портят, бьют их и наказывают, после чего выбрасывают на свалку или отправляют в печь. А потом приходят к Хозяину и заказывают у него новых кукол. Хозяин, без сомнения, нарочно продал ее шутам…
Эти двое (их звали Фортт и Гуффин, что следовало из несмолкающих препирательств) все время упоминали кого-то по имени «Брекенбок». Сабрине сразу не понравилось это имя. Оно пугало ее. Пугало больше, чем собственное положение, больше, чем неизвестность, даже больше, чем новая подлость Хозяина (а то, что это все какая-то его подлость, она не сомневалась). Это имя, она чувствовала, не принесет ей ничего хорошего.
– Я тут подумал, – сказал Фортт, – а вдруг он взбесится из-за того, что мы украли куклу у Гудвина?
«Что?! – поразилась Сабрина. – Украли? Они меня не покупали?! Но как же…»
– Чепуха! – ответил меж тем Гуффин. – Гудвин сам виноват: если бы он был в своей лавке, кукла бы осталась у него, а мы получили бы денежки, которые он должен. К тому же лавка была открыта – кто угодно мог зайти и забрать куклу.
«Значит, Хозяина не было в лавке, и они меня похитили! – Сабрина задрожала. – Где же Хозяин? Что они задумали?!»
Ее посетила мысль позвать на помощь, но она тут же запретила себе даже думать об этом – кто знает, что шуты с ней в таком случае сделают… а если никто ей не поможет?..
Похитители (больше никакие не покупатели) Сабрины оказались на трамвайной станции. Они остановились, и кукла с тревогой принялась гадать, что же будет дальше.
Вскоре подошел трамвай, и она больше ничего не смогла разглядеть из-за подступивших вплотную людей.
Шуты, в свойственной им грубой манере, начали расталкивать всех кругом, и забрались в вагон в числе первых. Как минимум попытались.
Судя по вдруг поднявшейся волне ругательств, Гуффина, который ее нес, задел локтем кто-то из пассажиров.
Сабрина знала, что все шуты – задиры, и привычка цепляться к прочим – едва ли не ключевая часть их профессии, ну а эти двое были явно лучшими (или худшими) представителями своего племени.
– Эй, ты! – взвизгнул Гуффин в стиле оскорбленной до глубины души, истеричной примы-балерины. – Грязнуля-заморыш! Смотри, куда прешь! И вообще ты погляди на себя! Весь в грязи и листьях – небось, под скамейкой дрых! В таком виде нельзя ездить в трамваях с приличными людьми!
Что-то подсказывало Сабрине, что самого Гуффина вряд ли можно было назвать приличным человеком.
Незнакомец промолчал и, судя по всему, даже не удостоил взглядом шута.
Меж тем уже все пассажиры зашли в вагон. Двери-гармошки со скрежетом закрылись, и из медных рупоров-вещателей раздался голос: «Следующая станция – “Пожарная Часть”». После чего трамвай качнулся и тронулся в путь. А со станции раздавались чьи-то отдаляющиеся вопли: «Билеты! Кто-то украл мои билеты! Проклятый город!..»
В вагоне же сцена с участием трех человек и одного мешка с куклой внутри возымела продолжение:
– Эй, ты! – Склочный Гуффин явно не собирался так просто оставлять инцидент с задеванием локтем. – Грязнуля-заморыш! Да-да, ты – заморыш! Не прикидывайся, что не понял! Хватит глазеть в окно! С тобой говорят! Ты только глянь на него, Фортт! И кто это в наше-то время носит костюмы, пошитые из обивки кресел? Старухи из Сонного района?
– Оставь его, Гуффин! – прошептал распалившемуся спутнику Фортт, склонившись к самому его уху. – Я видел, у него в руках что-то блеснуло. Кажется, это был нож…
Гуффина эти слова, видимо, не на шутку испугали, и он спешно пошел на попятную: помимо склонности задирать людей, хороший шут умеет мастерски увиливать от драк, в которых не силен:
– Ладно, мистер, уж не обессудьте, – пробормотал он. – Мое трамвайное безрассудство не выдерживает никакой критики. Не стоило мне грубить – просто плохой день, понимаете? Уверен, вы не обиделись и не броситесь на меня с вашим чудесным ножичком – я же вижу, что вы выше этого, как фонарный столб – выше карлика.
