Летка махнула рукой, и медленно двигающийся вместе с ними чёрный автомобиль остановился. – Стул давай! – приняв промедление Виктории за согласие, крикнула Летка сидевшему за рулём Кристоферу.
– Ещё чего! – крикнула Виктория, задыхаясь. – Я что, умираю, чтоб мне стул подставлять? Кыш! Оба!
Кристофер пожал плечами, и автомобиль медленно тронулся с места.
– Имя-то братишке придумали? – через сотню шагов спросила Виктория.
– Нет! – с досадой ответила Летка. – Устали спорить. Одному нравится то, другому это. Мада, а у меня к Додоне тоже дело есть. Конечно, сначала ваше решим, а моё потом.
– Про женихов спросить тебе никакая Додона не нужна, ты сама гадалка.
– Да ну. Я же не гадаю. Просто ляпаю первое, что придёт в голову…
– Давай передохнём, и ты ляпнешь.
Они остановились, и Летка закатила глаза.
– Выйду за Мартона и через неделю сбегу от этого дятла. Выйду за Лапа – он ударит меня бутылкой по голове, и я… Ой! – Летка испуганно вытаращила глаза. – Что я сказала про Лапа?
– Ох, девонька, – сокрушённо сказала Виктория, берясь за ручку короба и трогаясь с места. – Зеленщика вычёркиваем однозначно.
– А за Мартона я теперь ни за что не пойду…
– Уже решила? Совсем ведь без претендентов останешься.
– Не хотела вам рассказывать…
– Что такое?
– В последнее время он сильно изменился. Опять стал выражаться. Как загнёт – у меня внутри всё сжимается. И несёт всякую чушь: «Молодым хорошо, они здоровые и красивые – почему я старый? Вот бы всё вернуть, ради такого ничего не жалко…»
– Ещё завидует. Никто его молодость не крал, – сердито сказала Виктория.
– Сам с собой разговаривает, бормочет про жаркие уста.
– Что-что?
– Хочет, чтоб девчонки его целовали жаркими устами.
– О боже… Хотят ли этого девчонки? И откуда слова-то такие знает? Уста…
– А позавчера приставал… Поймал в коридоре у ледника, к стене прижал, лапал…
– Этот тюлень?!
– Не тюлень, а скот. – У Летки от обиды дрожали губы. – Хватит, говорит, из себя изображать. Собралась всю жизнь невинной ходить? Небось, по ночам воешь. И тискает как бешеный. Так мерзко… И сам мерзкий, и слова его… У меня все руки в синяках. – Летка задрала рукав плаща и показала запястье. – А твоё какое дело, говорю. Как хочу, так и живу. Не муж – и не лапай. Чтоб я из-за тебя потом замуж не вышла? А он прямо взбесился. Увижу, говорит, что ты для кого-то расфуфырилась, задушу! Еле отбилась…
– Да он что, совсем рехнулся?!
– Отцу боюсь говорить, он же взрывной, пришибёт его и в тюрьму сядет… а как мы без отца?
– Всё, – выдохнула Виктория, нервно обмахиваясь платочком, – этого тоже вон из списка. Вернёмся, я с ним поговорю ласково. На всю жизнь запомнит. Вот так женихи… что один, что второй… Летка, может, сядешь в машину к Кристоферу, отдохнёшь? Чего ты из-за меня мучаешься? Зачем?
– Чтобы вас поддержать, мада. И больше не предлагайте!
Откуда-то сверху неожиданно донеслось мяуканье. Виктория с Леткой задрали головы. Над ними тянулась линия фуникулёра, и из проезжавшей кабинки высунулась кошачья мордочка.
– Мада, гляньте, это ж Господин Миш! – ахнула Летка.
– Котенька наш… – Виктория помахала мурру платочком.
– Беспокоится о вас.
– Ой, ну, что ты, – засмущалась Виктория. – Просто ехал мимо.
Через час наконец поднялись на холм и остановились отдохнуть.
– Не нравится мне ваша Додона, и спрашивать у неё я ничего не стану, – с неприязнью сказала Летка. – Заставила вас три года на себя пахать. Я думала, вы к дочери ездите.
– Я и езжу, с гостинцами, раз в месяц. Она в Пшиннике живёт, это сто тридцать лиг от Дубъюка.
– Нашла себе бесплатную работницу… Пусть дочка за ней ухаживает!
– Не злись на неё, Летка. Она совсем одна, и помочь ей некому. Дочка давно погибла, а Тая ей не внучка, а уже правнучка. Внучка, Таина мать, в родах померла.
– Все умерли? Плохой знак. Ну, ладно, поработали вы на неё – зачем она вам новое испытание устроила? Терпеть да мучиться до потери рассудка, а потом пешком в такую даль.
– Не всё на свете можно объяснить. Ты вот меня слушаешься?
– Слушаюсь.
– А я её. Потому что нет у меня выбора.
Летка вздохнула.
– Ладно. Я заберу Таю, и мы подождём в машине. Неужели дошли, мада? Гляньте, вон уж поворот на нашу улицу! Улицу Сомнений…
Виктория остановилась, её колотило.
– Летка!
– А?
– Страшно мне… Смутил меня подвальщик… сомнение заронил…
– И он же велел вам быть мужественной.
– Я, наверное, не пойду на эту улицу Сомнений… со своими сомнениями…
– Вот здрасьте! – шутливо всплеснула руками Летка. – А дома не могли сказать? Сидели бы в тепле, чистые и красивые.
Виктория нервно рассмеялась.
– Устыдила…
– Надо закончить это дело, мада.
– Надо, Летка…
…На шумной улице Сомнений рабочий день был в разгаре, и клиентов у гадалок – не протолкнуться. Но ещё издалека Виктория заподозрила неладное. Додона не сидела возле дома на табурете, а на крючке, прицепленном к вывеске, не висел медный таз.
Они принялись колотить в запертую дверь, но в доме с закрытыми ставнями было тихо.
– Где же она? В магазин, что ли, пошла? – в тревоге говорила Летка, а У Виктории от жажды и дурного предчувствия спеклось в горле, и она не могла выдавить из себя ни слова.
Услышав шум, появилась соседка, которую все звали Нюхой, женщина слегка за тридцать, в домашнем халате, с разлетавшимися во все стороны светлыми волосами, кое-как прихваченными гребнем. Пока муж сапожничал, она с утра до ночи хлопотала по хозяйству, обихаживая шестерых детей. Наверное, она была единственной женщиной на улице Сомнений, которая не зарабатывала на жизнь гаданием, потому что занятие это откровенно презирала. Но Додоне она помогала, чем могла.
– Виктория! – удивлённо воскликнула она. – Я тебя не узнала. Ты чего здесь? К Додоне?
– Да, мы к ней, – сказала Летка. – Нам очень надо!
– Ой… – жалостно сказала Нюха. – А Додона-то померла, три дня назад. Мы скинулись по-соседски, схоронили. Зайдите, чайку попьёте. Чайник ещё горячий.
У Виктории потемнело в глазах, и она непременно упала бы, если бы женщины её не поддержали.
…В тесном доме с двумя комнатками негде было шагу ступить. Девочка-подросток убирала чашки с обеденного стола, мальчик помладше устроился с открытой книгой на другом конце стола. Через открытую дверь было видно, как во второй комнате две малышки играют с куклами на расстеленном на полу одеяле, а двое мальчиков расставляют на подоконнике солдатиков. Скромная обстановка, заношенная одежда, извёстка, сыпавшаяся с потолка, – в этом доме на всём лежала печать нужды.
– Сюда, сюда, – говорила Нюха, помогая гостям
