данные, они могут сократить число семейных врачей.
Некоторые врачи на той встрече плакали. Мы вышли в гробовом молчании. Слов не было. Мы поняли, что для семейных врачей этот план станет последним ударом. Мы отправляли правительству письмо за письмом, объясняя свою позицию, но нас игнорировали. Что ж, мы организовали то, что я назвала «сопротивлением».
Я довольно часто выступала в средствах массовой информации, поэтому меня спросили, буду ли я защищать наше дело. Я дала два интервью для радио. Я сказала, что правительство реформирует первичную медицинскую помощь с помощью бульдозера и что это породит лишь абсолютный хаос и неразбериху. Я вызвала министра здравоохранения на дебаты. Я настаивала на их публичности с журналистом в роли модератора. Я знала, что кто-нибудь вроде меня – тот, кто работает на передовой, – может объяснить министру, почему план реформ опасен для системы здравоохранения.
Дебаты состоялись несколько месяцев спустя. Их транслировали в прямом эфире, и это стало знаковым событием. Не то чтобы я переубедила министра, но врачи в Кейп-Бретоне, да и повсюду за пределами главных городов, впервые услышали о тяжелом положении своих коллег из Галифакса. Я знала, что им еще хуже, чем нам. Они оказались канарейками в угольной шахте, и они были на последнем издыхании. Осознание того, что врачи из других частей провинции заботятся о коллегах, казалось, зажгло в них искру.
Вот когда я по-настоящему радовалась тому, что стала врачом. Я могла заявить о своей правде. Исходя из всего, что я узнала за время учебы и работы в первичном звене, я понимала, что случится, если эта реформа пройдет. Система потеряет возможность помогать людям. Пациенты каждый день толпами входят в наши двери, и мы должны иметь возможность среди тысяч людей, страдающих головными болями, определить человека с опухолью мозга. Мы должны осмотреть тысячи людей, которые жалуются на боль в груди, и установить, у кого паническая атака, а у кого инфаркт.
Пришло время подняться и воззвать к остальным врачам, находящимся на передовой. Мы, семейные врачи, – ломовые лошади. С натруженными плечами. Согбенными спинами. Мощными ногами и толстыми шеями. И где-то глубоко внутри мы живем за счет осознания ценности нашей работы. Мы не трезвоним об этом с каждой колокольни, но по крайней мере в тот момент я достаточно ценила себя, чтобы говорить громко, пока нас не похоронили заживо. Может быть, мы, как падающие звезды, светим ярче всего перед тем, как исчезнуть.
12
Поступай с другими так… Шелдон Сингх
Возможно, самое общее представление о работе кардиолога мы получаем из телешоу, где кардиологов часто изображают героическими фигурами, которые бросаются на амбразуру и спасают положение. Что ж, вполне возможный сценарий. Шелдон Сингх работает кардиологом в больнице Саннибрук в Торонто. Он, конечно, знаком с телевизионным стереотипом, но история, которую он хочет рассказать, основана на повседневной реальности, и речь в ней пойдет об уходе за очень тяжелыми пациентами.
Я кардиолог-электрофизиолог, специалист по сердечному ритму. Это моя работа – следить за тем, чтобы ваше сердце продолжало биться, причем биться правильно. Когда ваше сердце бьется слишком медленно, я ставлю кардиостимулятор, чтобы исправить это. Когда оно бьется слишком быстро, как при фибрилляции предсердий – самой распространенной в мире аритмии, которая вызывает инсульты, – я пытаюсь понять, в чем причина. Если у вас был сердечный приступ или остановка сердца, я имплантирую вам дефибриллятор в грудную клетку.
Врачи, занимающиеся ангиопластикой, – сантехники сердца. Они находят засоры и устраняют их. Кардиологи-электрофизиологи вроде меня – электрики сердца. Мы ищем искрящую проводку и избавляемся от нее.
Я могу рассказать вам много историй о пациентах, которых мои процедуры спасли от госпитализации. Я люблю помогать людям, правда люблю. Но примерно шесть раз в год я работаю в коронарном отделении интенсивной терапии в больнице. Там двенадцать коек для очень тяжелых пациентов.
Некоторые близки к смерти. Это и есть самое неприятное в профессии кардиолога.
Когда сердце пациента начинает отказывать, ситуация быстро становится критической, поэтому работа с такими пациентами вызывает стресс. Мы работаем там по неделе за раз, потому что это очень тяжело. Оставаться там дольше было бы слишком трудно, но я полагаю, что пребывание в отделении коронарной терапии напоминает: я занимаюсь тем, чем занимаюсь, по важной причине. Это неделя – урок смирения.
Не так давно, когда я в очередной раз работал в отделении, у одного из пациентов в дополнение к проблемам с сердцем появились проблемы с кишечником. Я вызвал гастроэнтеролога, чтобы помочь справиться с ними. Он появился около одиннадцати вечера, и его удивило то, что я не ушел домой, несмотря на поздний час. Я удивился его удивлению. Он спросил, почему я еще здесь, и я ответил: «Это моя работа. Это мой долг. Я должен быть здесь».
После того как он позаботился о пациенте, мы разговорились, и я понял, чем было вызвано его удивление: он думал, что я интервенционный кардиолог. Это ребята, которые приезжают в самый разгар острого инфаркта миокарда, ставят стенты и останавливают сердечные приступы. Это врачи, которых вы так часто видите по телевизору, люди, которые, как считается, спасают жизнь. Вот так, даже в медицинской среде бытует мнение, что некоторые роли более ценны, чем другие.
Наконец гастроэнтеролог ушел домой, а я просидел еще около часа. Есть несколько вещей, о которых нужно упомянуть в связи с этим пациентом. Ему было за пятьдесят, он иммигрировал в Канаду с двумя детьми – двадцати и тридцати лет. Из-за остановки сердца он пролежал бездыханным около получаса. Под этим я подразумеваю, что он прожил по меньшей мере тридцать минут без достаточного притока крови к мозгу. Когда у вас остановка сердца, из него вытекает мало крови, и способ, которым мы это компенсируем, – сердечно-легочная реанимация, сокращенно СЛР. Если вам качественно делают СЛР – надавливают на грудь должным образом – приток крови к вашему мозгу может быть достаточным. К сожалению, в данном случае к СЛР приступили не сразу, а когда в конце концов ее все же начали проводить, было неясно, насколько помощь качественная. Если мозг испытывает кислородное голодание некоторое время, он, как и сердце, перестает работать. А полчаса – это очень долго.
К тому же это был второй инфаркт. Пациента успешно пролечили в другой больнице и выписали всего двумя неделями ранее, так что можете себе представить смятение его родных, когда приступ случился снова. Они не могли до конца понять,
