удается уговорить подвергнуть себя операции, иногда же это и вовсе не удается. Как случилось, что в долине Огове они настойчиво этого домогаются, я не знаю. Возможно, это связано с тем, что несколько лет назад военный врач Жоре-Гибер, живший в течение некоторого времени у коменданта округа Ламбарене, произвел здесь целый ряд удачных операций. Я пожинаю то, что он посеял.
На днях мне довелось прооперировать редкий случай, которому позавидовал бы не один знаменитый хирург. Это была ущемленная грыжа в подреберной области, так называемая поясничная грыжа. Все мыслимые в подобных случаях осложнения были налицо. Мне не удалось окончить операцию до наступления темноты. Последние швы я накладывал уже при свете лампы, которую держал Жозеф. Больной поправился.
Большое внимание привлекла к себе операция, которую я сделал одному мальчику, в течение полутора лет страдавшему от гнойной остеомы голени величиною с кисть руки. Запах гноя был настолько отвратителен, что никто не мог его вынести. Мальчик до последней степени исхудал и походил на скелет. Теперь он располнел, здоров и снова может ходить.
До сих пор все операции проходили удачно, и от этого доверие ко мне туземцев возросло до такой степени, что я уже стал его бояться.
Самое сильное впечатление на них производит наркоз. Они много об этом говорят между собою. Ученицы здешней школы находятся в переписке с ученицами воскресной школы в Европе. В одном из своих писем они сообщают: «С тех пор, как сюда приехал доктор, у нас происходят чудеса. Сначала он убивает больных, потом лечит их, а вслед за тем воскрешает».
Состояние наркоза в глазах туземцев — не что иное, как смерть. Когда кто-нибудь из них хочет сказать мне, что с ним был апоплексический удар, он говорит: «Я был мертв».
Среди оперированных больных встречаются такие, которые стараются чем-нибудь меня отблагодарить. Туземец, которого я 5 августа избавил от ущемленной грыжи, собрал среди своих родственников двадцать франков, «чтобы заплатить доктору за дорогую нитку, которой он сшил ему живот». Дядя мальчика, которому я вылечил ногу, по профессии столяр, сделал мне из старых ящиков шкафы и потратил на это две недели.
Купец-негр прислал мне своего работника, чтобы заблаговременно, пока не настали дожди, покрыть мне крышу.
Другой явился ко мне, чтобы поблагодарить за то, что я приехал в этот край лечить туземцев. Прощаясь со мной, он подарил мне двадцать франков на нужды медицины.
Еще один пациент подарил моей жене плеть из кожи гиппопотама. Что представляет собой эта плеть? Когда убивают гиппопотама, кожу его, которая достигает от одного до двух сантиметров толщины, нарезают в виде полос шириной в четыре сантиметра и длиной в полтора метра. Потом полосы эти натягивают на доску — так, что они тут же скручиваются спиралью. Их просушивают — и ужасное орудие пытки полутораметровой длины, упругое и с острыми краями, готово.
Последние недели я был занят разборкой прибывших в октябре и ноябре медикаментов. Запасы наши мы складываем в маленьком бараке из рифленого железа на холме, который после отъезда миссионера Элленбергера предоставлен в мое распоряжение. Дядя оперированного мною больного соорудил там все нужные нам шкафы и полки. Они, правда, не имеют вида, ибо сколочены из досок, с которых не стерты написанные на них адреса. Но зато у меня теперь есть куда все положить. Это главное. Африка отучает нас быть привередливыми.
В то время как я возился на берегу, распаковывая ящики с драгоценными для нас лекарствами и перевязочными средствами — марлей и ватой, с декабрьской почтой пришло известие о посланных нам новых дарах, и мне снова стало несколько легче на сердце. Только чем нам отблагодарить за них всех наших милых друзей и знакомых? ...
За время, пока та или иная посылка доходит до Ламбарене, она обходится уже в три раза дороже, чем в Европе. Наценка эта составляется из стоимости упаковки, которая должна быть очень тщательной, стоимости провоза по железной дороге и морем, погрузки и разгрузки, колониальной пошлины, провоза по реке и больших потерь, проистекающих от жары, подмочки в пакгаузах или от грубого обращения с ящиками при погрузке и выгрузке.
Мы по-прежнему совершенно здоровы. Никаких следов лихорадки; нужно только несколько дней передышки.
В ту минуту, когда я дописываю эти строки, к берегу причаливает больной проказой старик. Вместе с женой он прибыл сюда из лагуны Фернан Вас, расположенной к югу от мыса Лопес и соединенной с Огове коротеньким рукавом реки. Несчастным пришлось прогрести свыше трехсот километров против течения, и от усталости они едва стоят на ногах.
V
От января до июня 1914
Ламбарене, конец июня 1914 г.
Конец января и начало февраля мы с женой провели в Талагуге, занятые лечением миссионера Хермана, который страдал фурункулезом и жестокой лихорадкой. Одновременно я лечил и больных окрестных деревень.
Среди моих пациентов оказался маленький мальчик, который ни за что не хотел войти в комнату, куда его пришлось втаскивать силой, — так велик был его ужас передо мной. Как выяснилось потом, он был уверен, что доктор собирается убить его и съесть.
Несчастный мальчуган знал людоедство не из детских сказок, а из страшной действительности, ибо среди туземцев пангве оно окончательно не вывелось еще и до сих пор. Трудно определенно сказать, в каких областях оно продолжает существовать, ибо из страха перед тяжким наказанием негры каждый такой случай тщательным образом скрывают. Совсем недавно из окрестностей Ламбарене один из местных жителей отправился в близлежащие деревни, чтобы напомнить должникам о числящихся за ними недоимках. Назад он не вернулся. Точно так же исчез один работник, живший неподалеку от Самкиты. Знающие эти места утверждают, что здесь «пропавший без вести» иногда означает «съеден». Не перевелась здесь окончательно также и торговля невольниками, несмотря на всю борьбу, которую ведут с ней правительство и миссионеры. Однако существование ее все тоже скрывают. Мне не раз случалось видеть среди лиц, сопровождающих больного, человека, чертами своими резко отличающегося от осевшего или постоянно живущего здесь племени. Но стоит мне только спросить кого-нибудь, не невольник ли это, как меня с какой-то особой усмешкой начинают уверять, что это всего лишь «слуга».
Участь этих непризнанных рабов не из тяжких. Нет оснований думать, что им приходится терпеть жестокое обращение. Они и не помышляют о том, чтобы бежать или обращаться за защитою к правительству. Когда учиняется следствие, они, как правило, решительным образом отрицают, что они невольники. Очень
